Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая
Шрифт:
Месяц назад в Джинджин-Сумэ приезжали журналисты, из токийских газет. Делегации показали вооружение и дали поговорить с офицерами и солдатами. Генерал Комацубара знал, что многие в Японии выступают против продолжения конфликта. Войска, предварительно, проинструктировали. На встрече с журналистами представители подразделений высказывались в духе патриотизма. О мероприятиях разведки газетчикам не рассказывали, но его светлости полковник показал списки диверсантов на той стороне. Он поделился планами совместной операции, с доктором Исии.
Бесстрастные, темные глаза его светлости, на мгновение, потеплели:
– Замечательная
С Зорге граф встретился в невидном ресторане, в районе Синдзюку. За гречневой лапшой с овощами, Наримуне сказал:
– Я постараюсь узнать больше о деятельности Исии. Очень надеюсь, что, после войны, его осудят… – Зорге курил, отхлебывая чай:
– Война еще не началась. Но начнется, ты прав. Попробуй, как-нибудь, поговорить с разведывательным отделом. Остальных, к ним на пушечный выстрел не подпустили.
Наримуне кивнул: «Все, что смогу, я сделаю».
Наримуне ушел от полковника, повторяя:
– Блоха, Блоха. Надо найти его, до отъезда. На этой неделе он должен вскрыть подарки для русских, как их называл полковник… – Наримуне, предусмотрительно, не взял в Джинджин-Сумэ водителя. Граф сам сел за руль лимузина. Он вспомнил карту района:
– Мне даже сообщили, где Блоха, обычно, выходит на связь. Очень удобно. Придется забираться на монгольскую территорию, рисковать, но другого выхода нет… – Наримуне, отсюда, было никак не связаться с Зорге, но дело не терпело отлагательств. Блоху снабдили керамическими зарядами с зараженными бациллами чумы насекомыми:
– Кузен Давид специалист по чуме… – вспомнил Наримуне, – он в Маньчжурии работал. С началом войны Лига Наций свернула полевые лагеря эпидемиологов. Он давно в Европе, должно быть… – Наримуне мог покидать Джинджин-Сумэ. Комацубара выговорил себе месяц отсрочки, обещая за это время разбить русских.
Наримуне больше ничего не удалось сделать. Оставалось надеяться, что японская армия, начнет сдаваться, и погибнет как можно меньше людей:
– Русские тоже погибнут… – ординарец медленными, аккуратными движениями полировал мерседес, – но, по крайней мере, мы не ввяжемся в большую войну, на востоке. То есть на западе… – Наримуне, иногда, ловил себя на том, что говоря «мы», он думал одновременно и о Японии, и о Советском Союзе:
– То есть России, – поправил себя граф, – мы, в Японии, тоже знаем, что такое гражданская война. Зачем далеко ходить? В прошлом веке мой уважаемый предок за поддержку модернизации чуть головы не лишился. Шпион… – усмехнулся Наримуне, – император Комэй называл Токугаву Ёсиноба лазутчиком запада. Я просто хочу… – он аккуратно потушил сигарету, в медной урне, – хочу, чтобы Япония, наконец, обрела мир. И все остальные страны тоже. Не надо нам воевать с Россией, с Америкой. Мы соседи, такого не изменишь… – Блоха выходил на связь завтра днем. Наримуне запомнил координаты, но на карту их наносить не стал, по соображениям безопасности. Ему предстояло поехать на север, избежать монгольских пограничников, и свернуть на запад. Распадок, где останавливался Блоха, для связи, находился примерно
– Если меня арестуют русские или монголы, – успокоил себя Наримуне, – скажу, что заблудился. В Токио такое никого не удивит. Кругом степь, сложно даже с картой ориентироваться… – он собирался застрелить Блоху, избавиться от зараженных бомб и вернуться в Хайлар. Из Маньчжоу-Го Наримуне улетал в Токио.
Во дворе штаба, на чистой машине играло низкое, закатное солнце. Ординарец, почтительно кланяясь, передал Наримуне ключи:
– Все готово, ваша светлость… – граф хотел переночевать в степи. В мерседесе лежали армейские одеяла, сухой паек, с офицерской кухни, и фляга с крепким кофе. У Наримуне имелось два отличных, пристрелянных немецких вальтера. Граф вспомнил, как они с кузеном Джоном ходили в тир, в Кембридже:
– Джон тоже очень меткий. Если мы повернем на юг, на Бирму, то начнем воевать с англичанами. Я воевать не собираюсь, – разозлился Наримуне, – я в конце лета улечу в Стокгольм. Рихард поставит Москву в известность. Начну передавать сведения из Европы. Йошикуни понравится в Швеции. Здоровый климат, море… – подумав о Кембридже, Наримуне отогнал мысли о темных, мягких волосах, падавших на плечо, о стройных ногах, темно-красных, губах, о ее стоне: «Я люблю тебя, люблю…».
– Она умерла, – напомнил себе граф, посмотрев на швейцарский хронометр: «Ее больше нет». Наримуне велел:
– Грузите мой багаж. Я попрощаюсь с полковником Исии и буду выезжать.
Он решил, напоследок, попить кофе с доктором, как мрачно называл его Наримуне, и постараться выяснить планы отряда 731. Наримуне был уверен, что, кроме изучения чумы, на базе отряда ведутся и другие исследования.
Он легко взбежал по ступеням госпиталя. Сестра, в серой форме, вскочила, переломившись в спине: «Ваша светлость…»
Наримуне провел в Джинджин-Сумэ два дня. Посланца императора, провели по штабу, и армейским баракам, показали новое вооружение и выздоравливающих раненых. Комацубара старался представить вверенное хозяйство в лучшем свете. Наримуне пошел вслед за медсестрой. Из-за двери палаты он услышал голоса, говорившие по-японски:
– Господин полковник, все бесполезно. Я могу до завтрашнего дня плевать ему в лицо, мы можем его отвезти в тюрьму и применить более сильные методы, но вы сами видите, он коммунистический фанатик. Большевики убили моего отца, под Волочаевкой… – Наримуне знал, что в разведывательном отделе служат русские эмигранты.
Заскрипел стул. Голос полковника звучал раздраженно:
– Черт с ним. Он летчик, но мелкая сошка. Пусть уезжает под крыло Исии-сан… – мужчины засмеялись.
По щеке Степана стекал плевок. Юноша, ненавидяще, шепнул:
– Сука, большевистская тварь, ты сдохнешь, обещаю. Гори в аду, как Горский, как все остальные. Мерзавцы, как ты, меня сиротой оставили… – солнце играло на золотом, двуглавом орле, на черной, лакированной свастике значка:
– Фашист, – понял Степан, – я не знал, что русские могут быть фашистами. Он не русский, он белоэмигрант, враг… – полковник и лейтенант поднимались. Властный голос, сказал что-то, на японском языке.
Степан посмотрел в ту сторону. Офицеры, подтянувшись, кланялись очень красивому, холеному мужчине, в полевой форме, без нашивок, с бесстрастным, ничего не выражающим лицом.