Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая
Шрифт:
– Или жена врача. Однако у нее нет кольца… – женщина углубилась в газету.
Эстер, преодолевая отвращение, купила «Фолькишер Беобахтер». За обедом в ресторане, на берегу Мааса, они с Джоном услышали по радио, что вчера, в Мюнхене, в пивной «Бюргербройкеллер», во время празднования годовщины Пивного путча, взорвалась бомба. Передатчика они не привезли, с Лондоном связь отсутствовала. Сведения было никак не проверить. В новостях сообщили, что фюрер Адольф Гитлер уехал из пивной за несколько минут до взрыва. Погибло восемь человек. Более шестидесяти, получили ранения.
– Это
– Посмотрим, – наконец, отозвалась, женщина:
– Я куплю газету… – она поморщилась, – когда ты на встречу пойдешь… – «Фолькишер Беобахтер» сюда доставляли из Дюссельдорфа. Эстер пробежала глазами передовицу авторства Геббельса. Рейхсминистр обрушивался на дьявольский план Запада по злодейскому преступлению, имеющему целью лишить немецкий народ возлюбленного фюрера, отца нации.
Агенты, организовавшие покушение, находились в розыске. Возглавлял операцию лично начальник гестапо, рейхскриминалдиректор, штандартенфюрер СС Генрих Мюллер. Эстер знала о Мюллере. О его назначении недавно, две недели назад, сообщили в письме из Берлина. Конверты приходили на ящик, арендованный Эстер на амстердамском почтамте, каждую неделю. Почерка менялись, их было несколько. Иногда приходили письма, старательной, еще по-детски округлой руки. Эстер знала, что руководителя группы зовут Генрихом. Больше ничего, даже фамилии, Джон ей не сообщил. Она расшифровывала безмятежные строки:
– Дорогой друг! В Берлине стоит отличная погода, в парках, на дорожках лежат золотые листья. В музее Пергамон открылась выставка греческих ваз… – Эстер сидела на безопасной квартире, за шатким столом, на кухне, с карандашом в руках:
– Генерал-губернатором Польши назначен Ганс Франк. СД планирует строительство лагерей для польского населения, и массовую депортацию жителей, с немецких территорий, на восток. Дивизии, расквартированные в рейхсгау Позен… – она доставала из тайника передатчик, настраиваясь на волну Блетчли-парка. В Англии ждали ее сеанса. Эстер, невольно, улыбалась, крутя рычажок:
– Звезда… Это Звезда. Сообщите, как слышите меня… – отложив газету, она прищурилась. Трое мужчин сидели на террасе «Бакуса», покуривая, глядя в сторону моста через Маас.
Эстер знала, что оттуда шла машина с капитаном Шеммелем, и его начальником, генералом. Встречу назначили на стоянке «Бакуса», за домом, где располагалось кафе. Бест и Стивенс припарковали «бьюик». С террасы «Магдалены» стоянки видно не было. Эстер посмотрела на светлые волосы Джона:
– Надо ему сказать, после операции. Сказать, что я его не люблю, и никогда не полюблю.
– Хотя такое и вовсе неважно. Нельзя давать ложных надежд. Пусть найдет аристократку и женится. Евреем он никогда не станет, а я не могу выйти замуж, пока он… – она бросила взгляд на обложку американского Cosmopolitain, – не даст мне развода. Я не хочу своими руками ставить под угрозу будущее собственных детей… – в журнале напечатали рассказ Хемингуэя. Увидев имя писателя, Эстер вспомнила о бывшем муже. Она все поглядывала в сторону Джона. Он увидела, что мужчины заказали три бутылки Хейнекена и кофе:
– Тем более, его сестра замуж выходит, весной. У нее тоже ребенок… – Эстер, рассеянно, листала британский Vogue. Писали, что, в связи с затемнением Лондона, из-за опасности бомбежек, светская жизнь, вместо двух часов ночи, заканчивалась в одиннадцать вечера. В отеле «Беркли» возродили традицию полуденных танцев, после пятичасового чая. Магазины бойко торговали дневными платьями. Развлечения заканчивались ранним вечером, бальные туалеты носить было некуда. Автор статьи призывал отказаться от темных нарядов:
– С военными правилами у нас хватает черноты. Ателье Баленсиага предлагает оттенки голубого, а мадам Шанель, коралловые цвета, и шерсть бордо… – на обложке журнала красовалась модель, в дневном костюме цвета красного вина, улыбающаяся белой курице: «Аристократки помогают домашнему фронту. Благотворительные базары в пользу наших солдат». Американское издание Vogue описывало бал дебютанток в отеле «Плаза». Америка не воевала, и не вводила ограничений на светскую жизнь. Эстер, внимательно, рассмотрела фасоны платьев:
– Мне подобное носить некуда. Только если в оперу… – денег хватало, но Эстер, все равно, продолжала дежурить в госпитале. Она, каждый месяц, вносила определенную сумму на счет, где лежали средства для будущей учебы близнецов:
– Они растут… – женщина, допив кофе, попросила еще чашку, – высокие станут, я вижу. В меня, в Давида… – Джон курил, не глядя в ее сторону.
Эстер знала, о чем он думает, иногда, отрываясь от нее, лежа на спине, в узкой кровати, на безопасной квартире. Он закидывал руки за голову, смотря в потолок. Ей хотелось сказать, что она не сравнивает юношу с бывшим мужем. Невозможно было сравнивать, усмехалась Эстер, непохожих друг на друга людей:
– Он боится, что мне с Давидом было лучше… – она добавила в кофе немного сливок, – когда-то лучше, когда-то нет. Дело в том, что надо любить. Давида я любила, а это все… – она взялась за французский журнал, – просто от одиночества… – на террасу поднялся хорошо одетый, высокий, светловолосый мужчина. Эстер безучастно скользнула по нему взглядом. Он заказал кофе, на французском языке.
Эстер листала страницы, разглядывая мадемуазель Аржан, в окружении офицеров, на фронте:
– Звезды кино и эстрады навещают наши доблестные войска… – актрису сняли в смелом костюме, с юбкой, едва закрывавшей колено, в приталенном, подогнанном по фигуре жакете, в маленькой шляпке.