Вендетта. Часть II. Том VII

Шеллина О.

– Кем он себя вообразил? – Мария в голосе Марии прозвучало такое удивление, что я даже обернулся, посмотрев на осунувшееся личико.

– Да был такой крендель в Англии, челноки пальцами в станке умел выхватывать, – я потёр шею, столько лет здесь, а всё не могу как следует базар фильтровать, то и дело словечки разные проскакивают. Когда только попал, и то лучше было. Но там у меня другая проблема была, я никак не мог понять поначалу, на каком языке вообще говорю. – Ты лучше скажи мне, как вы? – я ещё больше развернулся и положил руку на живот, почти невидимый за пышными одеждами.

– Сегодня хорошо, – Мария слабо улыбнулась. – Мне вообще здесь в Москве как-то лучше дышится.

– Может столицу сюда перенесём? – спросил я.

– В этом нет особого смысла, – она снова улыбнулась. – Я же только во время беременности неважно себя у моря чувствую. А в остальном мне очень нравится Петербург.

– Он серый, он всегда серый и почти всегда облачный. Ну, и туманы. Не такие, как в Лондоне, но всё же. – Я внимательно смотрел на неё.

– Туман – это романтично, – Мария вздохнула, а затем решительно добавила. – Если столицу и переносить, то так, чтобы она хоть немного ближе к отдаленным землям находилась. Чтобы за всеми приглядывать можно было одинаково пристально.

– Например? – я думал о переносе столицы. Мне нравился Петербург, всегда нравился и в той жизни, да и в этой, если разобраться. Но. Если я хотел дорожный бум устроить, и поторопить Эйлера с созданием железной дороги, то лучше столицу вообще куда-нибудь в район несуществующего пока Новосибирска перенести. Но на такой экстрим я пока точно не пойду.

Так что, похоже, никуда переносить мы столицу не будем. А с дорогами нужно что-то делать, это факт. Мне же не нужны автомагистрали пятиполосные. Мне бы хорошие грунтовки на нормальной подложке и с хорошими обочинами организовать. На северах-то точно пока делать с этой идеей нечего. Там и в мои времена только зимники выживали. Но тут реки, пока шикарные и полноводные, вам в помощь, дорогие товарищи.

Мария же, которая всё это время обдумывала мой вопрос покачала головой.

– Не знаю. Я никогда не задумывалась над этим, – она быстро пробежала глазами по тексту бумаги, которую всё ещё держала в руке. – Это ужасно, Пётр, с этим надо что-то делать.

– Надо, я разве спорю? Вот только что?

– А почему бы не создать по маленькой школе ремесла при каждой мануфактуре? – теперь уже я вздохнул.

– Не получится, некоторые сами очень маленькие, и не сказать, что слишком рентабельные. Да и, чтобы что-то вроде таких школ создавать, надо, мать их, заставить народ читать выучиться и считать. Чтобы пальцы куда попало не совали, – я снова почувствовал, что закипаю.

Надо производство расширять, причём конкретно так. Нужно технологии внедрять. А они мне такое устраивают. И самое главное, я знаю, почему они это делают. Боятся, что не у дел останутся, вот почему. Прогресс тормозится всегда только одним – страхом.

Как крестьяне категорически были настроены против тракторов, даже диверсии совершали, выводящие машины из строя. И только потому, что боялись остаться со своими лошаденками остаться на задворках истории. И с места сняться на новую землю с тем же, мать его трактором, переехать боязно. Ну, не насильно же переселение устраивать, в конце концов.

Вот так и получается, что где-то чуть ли не головах друг у друга живут, причём в нищете, а где-то полтора человека на тысячу километров. И так по всей нашей необъятной империи.

– Мне надоело считать непонятно чем, – внезапно сказал я, зацепившись в мыслях за этот несчастный километр. – У нас десять пальцев. Ту же грамоту на пальцах проще объяснять, чем пытаться словами в тупые головы вбить, в которых только ветер гудит.

– Я тебя не понимаю, – Мария выглядела удивленно.

– Я хочу всё считать десятками. Это удобно. Вот хочу и всё тут. Могу я чего-то хотеть?

– Конечно, можешь, ты же самодержец. – Машка ответила мне, но сути так и не уловила.

– Я ещё и самодур, и хочу самодурить, – я схватил ручку и принялся писать письмо Эйлеру по-немецки, а Ломоносову по-русски. Чтобы систему метрическую начали разрабатывать. Эталоны веса и длины создавать, и чтобы сделали это быстрее, чем англичане со всякими французами. Потому что мне действительно надоело считать верстами и пудами. – Вот, будет метр, как эталон, и килограмм. – Сказал я удовлетворённо, ставя точку и посыпая бумагу песком.

– Почему метр? – Мария нахмурилась.

– А почему бы и нет? – я пожал плечами.

– Действительно, – она рассмеялась. Уже привыкла к этой моей манере. И тут побледнела и положила руку на живот. А потом слегка согнулась и застонала. Я вскочил и поддержал жену за спину.

– Что с тобой? – она не ответила, лишь глубоко задышала, а потом выпрямилась.

– Я не знаю, похоже на схватку, – и снова тихонько застонала.

– Что? Но ведь ещё рано! Черт бы вас всех подрал. Бехтеев! – я так заорал, что Мария даже выпрямилась, но потом её так скрутило, что я подхватил довольно легкое, несмотря на беременность, тело и потащил к выходу. Дверь открылась, когда я уже к ней подбежал. – Лекарей в спальню её величество. Живо! Не прибудут через пять минут, поедут в Иркутск белок лечить.

Уже когда я подходил с тихонько плачущей Марией на руках к её спальне, в голове мелькнула суматошная мысль о том, что письма я так и не отправил.

Глава 2

Пётр Румянцев отодвинул штору и посмотрел на улицу. прямо перед окнами пробежали четверо каких-то оборванцев. Наверняка мародёры, спешащие вынести из спешно покидаемых богатых домов то, что до них не успели вынести более удачливые парни.

Беспорядки, казалось, не закончатся никогда. А эти упрямые бараны из правительства республики всё никак не могут принять правильного решения. Ну, видят же, что толпа обходит штаб-квартиру Ост-Индийской компании по широкой дуге.

И ведь понимают, что обходят, потому что боятся: раз попали под раздачу, и пока больше не хотят. И всё равно, вцепились в свои кресла, как вошь в волосы, и никак не хотят на попятную идти. Нет, чтобы людишек пожалеть, как дети малые, ей богу. Неужели им плевать и на простых голландцев, и на собственные жизни? Ну так хоть бы детей собственных пожалели. Ведь, когда озверевшая толпа врывается в дом, особенно тех, кого считает виноватым в собственных бедах, то никого не щадит. И особенно сильно тогда достаётся именно тем, кто не в состоянии защититься: женщинам и детям.