Вендетта. Том 2
Шрифт:
Мария же, которая всё это время обдумывала мой вопрос покачала головой.
— Не знаю. Я никогда не задумывалась над этим, — она быстро пробежала глазами по тексту бумаги, которую всё ещё держала в руке. — Это ужасно, Пётр, с этим надо что-то делать.
— Надо, я разве спорю? Вот только что?
— А почему бы не создать по маленькой школе ремесла при каждой мануфактуре? — теперь уже я вздохнул.
— Не получится, некоторые сами очень маленькие, и не сказать, что слишком рентабельные. Да и, чтобы что-то вроде таких школ создавать, надо, мать их, заставить народ читать выучиться и считать. Чтобы пальцы куда попало не совали, — я снова почувствовал, что закипаю.
Надо
— Мне надоело считать непонятно чем, — внезапно сказал я, зацепившись в мыслях за этот несчастный километр. — У нас десять пальцев. Ту же грамоту на пальцах проще объяснять, чем пытаться словами в тупые головы вбить, в которых только ветер гудит.
— Я тебя не понимаю, — Мария выглядела удивленно.
— Я хочу всё считать десятками. Это удобно. Вот хочу и всё тут. Могу я чего-то хотеть?
— Конечно, можешь, ты же самодержец. — Машка ответила мне, но сути так и не уловила.
— Я ещё и самодур, и хочу самодурить, — я схватил ручку и принялся писать письмо Эйлеру по-немецки, а Ломоносову по-русски. Чтобы систему метрическую начали разрабатывать. Эталоны веса и длины создавать, и чтобы сделали это быстрее, чем англичане со всякими французами. Потому что мне действительно надоело считать верстами и пудами. — Вот, будет метр, как эталон, и килограмм. — Сказал я удовлетворённо, ставя точку и посыпая бумагу песком.
— Почему метр? — Мария нахмурилась.
— А почему бы и нет? — я пожал плечами.
— Действительно, — она рассмеялась. Уже привыкла к этой моей манере. И тут побледнела и положила руку на живот. А потом слегка согнулась и застонала. Я вскочил и поддержал жену за спину.
— Что с тобой? — она не ответила, лишь глубоко задышала, а потом выпрямилась.
— Я не знаю, похоже на схватку, — и снова тихонько застонала.
— Что? Но ведь ещё рано! Черт бы вас всех подрал. Бехтеев! — я так заорал, что Мария даже выпрямилась, но потом её так скрутило, что я подхватил довольно легкое, несмотря на беременность, тело и потащил к выходу. Дверь открылась, когда я уже к ней подбежал. — Лекарей в спальню её величество. Живо! Не прибудут через пять минут, поедут в Иркутск белок лечить.
Уже когда я подходил с тихонько плачущей Марией на руках к её спальне, в голове мелькнула суматошная мысль о том, что письма я так и не отправил.
Глава 2
Пётр Румянцев отодвинул штору и посмотрел на улицу. прямо перед окнами пробежали четверо каки-то оборванцев. Наверняка мародёры, спешащие вынести из спешно покидаемых богатых домов то, что до них не успели вынести более удачливые парни.
Беспорядки, казалось, не закончатся никогда. А эти упрямые бараны из правительства республики всё никак не могут принять правильного решения. Ну, видят же, что толпа обходит штаб-квартиру Ост-Индийской компании по широкой дуге. И ведь понимают, что обходят, потому что боятся: раз попали под раздачу,
В комнату, бывшую когда-то кабинетом казначея компании, вошёл Криббе. Увидев стоящего у окна Румянцева, он кивнул и закрыл за собой дверь, чтобы лишние уши попотели, подслушивая их разговор. Они сделали это довольно просторное помещение чем-то вроде штаба, когда ещё не знали о подходе войска Румянцева. Оно было самым просторным, и из него было удачно видно и то, что происходило на улице, и то, что творилось на заднем дворе. Сейчас, кроме того, что в комнате проходили совещания, в ней принимали гостей, в основном бьющихся в приступе истерики и умоляющих сделать хоть что-то, чтобы прекратить это безумие. Из тех, кто внял голосу разума и всё-таки добрался до защищенного со всех сторон подворья, а не сидел дома, вцепившись в нажитое добро.
— Сколько нам ещё ждать момента, когда у Вильгельма Оранского хватит ума обратиться к нам за помощью, он ведь видит, что происходит, — раздраженно проговорил Румянцев, глядя на Криббе исподлобья.
— Конечно видит, не слепой же, — усмехнулся Гюнтер. — С тех пор, как его притащил сюда Головкин, он только и делает, что заламывает руки и причитает. Даже его жена ведёт себя более достойно и старается вместе с другими женщинами устроить наш быт.
— Насколько мне известно, она просила Вильгельма отправить её с детьми в Лондон, но он сумел только до русского посольства добраться, когда начался бунт. Может быть, он не обращается к нам с просьбой, потому что надеется на помощь Англии? — предположил Румянцев.
— Англичане помогающие голландцам? Это звучит как анекдот, — покачал головой Криббе. — Но, с другой стороны, это шанс для Георга покончить раз и навсегда с войнами и полностью подчинить себе Северные провинции. Но для этого ему тоже необходимо знать, что в его помощи нуждаются и её примут. К тому же он сейчас очень занят. Ему не до Голландии.
— И что же делать? — Румянцев сжал кулаки. — Мы можем сидеть здесь до бесконечности, потому что не можем пойти подавлять бунт без всех обговоренных условий. Пётр Фёдорович нас просто не поймёт, если мы так поступим.
— Вот так и получается, что мы его выкурить отсюда не можем, и одновременно, он сам ничего не предпринимает, малодушная сволочь, — ругнулся Криббе.
— Да ещё и коронацию пропустили. — Мрачно вторил ему Румянцев. — О, Александр Гаврилович, а мы только с Гюнтером о тебе говорили. Всё нам было интересно, как это ты умудрился штатгальтера сюда приволочь, а беседу о том, что такие славные воины, как мы, вполне можем избавить все четыре провинции от этой напасти, но не бесплатно, нет, не бесплатно, — Румянцев сделал шаг навстречу зашедшему в комнату Головкину.
— А я, собственно, по этому поводу сюда и пришёл, — Головкин коротко поклонился, приветствуя двух самых доверенных помощников, и даже друзей императора. — Анна Ганноверская сделала всю работу за нас. Ей так сильно надоело здесь сидеть, не имея возможности выехать, да просто выйти, чтобы прогуляться, что она надавила на мужа. В общем, Вильгельм просит графа Румянцева о помощи в подавлении бунта и хочет обсудить условия.
— Ну, наконец-то, — Румянцев закатил глаза и истово перекрестился. — И где он?