Вендетта

Ушаков остановился напротив дверей, ведущих в кабинет вице-канцлера, и внезапно поймал себя на мысли, что его рука ищет эфес шпаги, которую он уже несколько лет как не носил. Стоящий у дверей гвардеец покосился на главу Тайной канцелярии, заметив его жест, но ничего не сказал, вообще никак не отреагировал на него.

— Похоже, Алексей Петрович успел вызвать изжогу у многих славных сынов нашей Отчизны, — прошептал Ушаков, в свою очередь покосившись на гвардейца, затянутого кроваво-красный мундир английской армии. Сделав еще один шаг к дверям, он громко произнес. — Если господин вице-канцлер занят, то я подойду позже.

— Нет-нет, Андрей Иванович, Алексей Петрович строго-настрого приказал, как только вы явитесь,

проводить вас в кабинет, — откуда-то сбоку выскочил молодой совсем парень, не старше Петра Федоровича, и принялся настойчиво приглашать Ушакова войти. Андрей Иванович напряг память и припомнил, что видел его в Коллегии иностранных дел. Вроде бы его хотели отправить в Вену на замену Захару Чернышеву. Кажется, Дмитрий Волков его зовут, а отчество Ушаков не мог вспомнить. Он тогда зарубил его кандидатуру, слишком уж часто вице-канцлер привлекал молодого прапорщика к своим делам. Теперь, видимо, и вовсе приблизил к себе. Ушаков почувствовал, как у него дернулся уголок глаза. Раздраженно хлопнув себя по бедру, так и не найдя шпаги, он решительно пошел к двери, которая тут же перед ним распахнулась.

В кабинете Бестужев был не один. Напротив вице-канцлера сидел лорд Кармайкл, и держал в руке бокал с вином.

— Андрей Иванович, что-то долго ты собирался, чтобы навестить меня, — Бестужев приподнялся в своем кресле, отмечая, что Ушаков не соизволил даже поклониться, так пренебрежительно кивнул, словно кому-то из своих служащих.

— Да возраст, Алексей Петрович. Возраст, будь он неладен. Тебе бы тоже уже пора задуматься о том, что не вечны мы, со дня на день Господь может призвать нас к своему престолу. — Ответил Ушаков и без разрешения хозяина кабинета сел в третье кресло, выставив перед собой свою знаменитую трость, которую теперь носил чисто по привычке. — Смотрю я на тебя, Алексей Петрович, никак ты решил на себя взвалить тяжкую долю управления государством, пока его величество Петр Федорович воюет с королем Фридрихом?

— Тяжела ноша сия, но, если ни я, то кто? Павел Петрович слишком мал, Мария Алексеевна еще от болезни не оправилась, половина парламента или преставилась, или все еще от лихоманки этой отойти не может. И их, по заветам покойного Флемма в их же собственных домах заперли, да охрану приставили. А страной нужно ежедневно управлять, иначе все может прахом пойти, — Бестужев улыбнулся краешками губ и наставительно поднял вверх указательный палец. Вот только глаза у него оставались холодными и цепкими. Словно кожу снимали, чтобы нутро вывернуть и посмотреть, чем живет собеседник. Вот только Ушаков тоже был не робкого десятка. И при дворе ни один десяток лет уже состоял. Да и Тайную канцелярию ему не просто так доверили. Так что, если хотел Бестужев запугать его, то зря только щеки надувал, все его слова не произвели на Ушакова ни малейшего впечатления. Андрей Иванович сплел пальцы между собой и сложил руки на животе, скорчив мину, которую всегда у любого старого брюзги можно наблюдать.

— Не жалеешь ты себя, Алексей Петрович, совсем не бережешь. Отдохнуть бы от трудов праведных, так ведь нет, весь в делах, весь в заботах. Одного не могу никак понять, а чего ты меня к себе позвал? Неужто хочешь, чтобы пожалел я тебя, да еще в обществе после английского?

— Хватит шута из себя корчить! — Бестужев стукнул кулаком по столу.

— Отчего же не покорчить? Всегда нужно шутовской колпак на себя примерить. Жизнь-то она такая, дюже непредсказуемая, уж Никита Федорович Волконский много об этом рассказать бы нам мог. Или же Михаил Алексеевич Голицын. Ты тогда, Алексей Петрович все по заграницам мотался, на свадьбе этой позорной в ледяном дворце участия не принимал. А зря. Тогда бы ты все знал про то, что в России не только от сумы и от тюрьмы зарекаться не стоит, но и от шутовского колпака. Хотя, зная Петра Федоровича, думаю, что минет нас чаша сия. — Ушаков не сменил позу, продолжая сидеть с видом доброго дядюшки, который приехал к родственникам погостить. — Так зачем ты позвал меня к себе, Алексей Петрович? Уж не для того, чтобы о былых временах поговорить, это я по роже твоей бесстыдной вижу.

— Ну, раз на оскорбления перешел, значит, понимаешь, или же шпионы твои тебе уже донесли, что распустить я хочу Тайную канцелярию...

— А вот шиш тебе, — Ушаков приподнялся в кресле, сложил фигуру из трех пальцев и сунул ее прямо под нос Бестужеву, который даже глаза свел к переносице, чтобы лучше ушаковский шиш рассмотреть. — Никто не может упразднить Тайную канцелярию, кроме государя законного. Даже Сенат и тот не может с детищем Петра Федоровича ничего сделать. Как и меня снять и отправить в мое поместье отдыхом заслуженным наслаждаться, тоже никто не может, кроме самого Петра Федоровича. Вот ежели он самолично призовет меня к себе и скажет, что стар я стал и пора бы уже на покой, вот тогда я без колебаний приму свою отставку. А пока, выкуси, Алексей Петрович, — покрутив шишом перед носом Бестужева еще некоторое время, Ушаков встал и, опираясь на трость, направился к двери. Уже подойдя к ней и даже взявшись за ручку, он развернулся и посмотрел на Бестужева тяжелым взглядом, напрочь игнорируя при этом англичанина, словно Кармайкла в кабинете и вовсе не было. — На твоем месте, Алексей Петрович, я был бы более разборчив в выборе друзей. Война закончится рано или поздно, и государь вернется, и со всей строгостью спросит со всех нас, как в его отсутствие мы дела вели. И, боюсь, кто-то может серьезно пострадать. Потому что Петр Федорович не Елизавета Петровна и никому он не клялся, что никаких казней в его правление не произойдет. — С этими словами Ушаков вышел из кабинета, оставив Бестужева с ненавистью смотреть на закрывшуюся за ним дверь.

— Он что мне сейчас угрожал? — вице-канцлер сел и протер лоб под париком, после чего бросил платок на стол. — Ничего с ним нельзя сделать, господин Кармайкл. Этот старый лис еще долго нам все будет портить.

— Ну, я так не думаю. Господин Ушаков сам сказал, где нужно искать — в указе о создании Тайной канцелярии и назначении ее главы. Кроме того, господин Ушаков человек в возрасте, мало ли что с ним может произойти. Его клуб весьма злачное место, туда могут и весьма вспыльчивые люди попасть, — и англичанин улыбнулся, после чего пригубил вино. Бестужев же долго смотрел на него, прежде, чем кивнуть в знак согласия.

Ушаков, вернувшись в Петропавловскую крепость, которая за это время перестроилась и теперь взмывала ввысь, возвышаясь над всеми другими зданиями Петербурга, иначе она не вмешала все отделы, созданные во время реорганизации, зашел в свой кабинет, расположенный в центре массивного здания, которое, несмотря на высоту, казалось приземистым. К нему тут же заскочил адъютант, подхватив тяжелый плащ и шляпу, на которых лежал снег.

— Ломова найди, быстро, — прошипел Ушаков, окончательно утративший облик доброго дядюшки.

— Так он отбыл с секретным заданием от его величества, — напомнил Ушакову адъютант, которого иногда удивляло, каким образом Андрей Ломов сумел так высоко и быстро взлететь.

— Да, точно. Вот дурья башка, как я мог забыть? — Ушаков потер лоб. — Тогда позови сюда Оленьева. И прикажи карету заложить. До Ораниенбаума. Мне нужно с Марией Алексеевной поговорить. Настроение ее увидеть, да предупредить. И желательно все это сделать лично. — Адъютант наклонил голову и вышел из кабинета, унося с собой плащ и шляпу. Через десять минут, во время которых Ушаков стоял у окна, глядя на то, как падает снег, в кабинет вошел настоящий щеголь Александр Оленьев.

— По вашему приказанию прибыл, Андрей Иванович, — он отвесил четкий придворный поклон, умеренной глубины, соответствующий положению Ушакова. Глава Тайной канцелярии только хмыкнул, когда увидел это и оценил.

— Саша, Кармайкл выезжает на охоту? — Оленьев долго смотрел на своего шефа, а затем кивнул. — Он тебя ни в чем не подозревает?

— Нет. Я беру взятки, гуляю на широкую ногу, и вообще сижу у посла на коротком поводке, — Оленьев улыбнулся. Он все еще не мог себе простить, что пропустил диверсию во дворце. С другой стороны, это было не его дело, обо всех подозрительных вещах он сообщал Ломову, а что уж тот делал с этой информацией, его не слишком волновало.