Вендиго (сборник)
Шрифт:
Джоан внезапно сжала мою руну.
— Как бы там ни было, я рада, что рассказала вам, — прошептала она чуть слышно, так как каноэ тихо, как привидение, уже скользило к нашим ногам. — Хорошо, что вы здесь, — добавила она, когда мы спускались к воде.
Я попросил Сангри пересесть на нос, а сам занял место рулевого, поместив девушку между нами, так, чтобы на фоне моря и звезд они оба были мне видны. К интуиции некоторых людей — обычно это женщины и дети — я всегда относился с большим вниманием, которого, как часто показывал мой опыт, она заслуживает; и до сих пор в моей памяти живы те противоречивые чувства, которые пробудили во
В полной тишине мы совершили плавание вокруг острова. Красота была такая, что говорить не хотелось. Деревья толпились у берегов, чтобы приветствовать нас. Они с замечательным достоинством склоняли перед нами свои прекрасные темные кроны, забыв на мгновение, что в их кудрях запутались звезды. На фоне неба на западе, где все еще медлило с расставанием золото заката, вырисовывалась неровная, в бахроме лесов и зазубринах скал, линия горизонта; от этой картины, как от иной симфонической темы, щемило сердце, и чувство прекрасного дрожью пронзало душу. Острова стелились над водой, подобно низким облакам, — казалось, они хотели слиться с опустившейся на землю ночью. Вкрадчивый плеск весла перемежался шелестом волн на прибрежном песке. И вот, как всегда внезапно, круг замкнулся — мы опять у входа в лагуну…
Его преподобие пробудился от сна и что-то напевал себе под нос; пока мы преодолевали последние пятьдесят ярдов закрытой водной глади, нас сопровождал звук его голоса — он был приятен, в нем слышалось что-то уютное и домашнее. Среди деревьев мы видели проблески костра и тень человека, подбрасывавшего в огонь дрова.
— А вот и вы! — приветствовал нас Мэлони. — Это хорошо! Устанавливали удочки для ночного клева, а? Замечательно! А твоя матушка, Джоан, все еще крепко спит.
Его радостный смех разнесся над водой; прелат ничуть не беспокоился из-за нашего отсутствия: того, кто привык путешествовать, не так легко напугать.
— Теперь запомните, — продолжал он, выслушав у костра короткую повесть о нашем путешествии и в четвертый раз ответив на вопрос миссис Мэлони о том, где в точности ее палатка и смотрит ли она дверью на восток или на юг, — завтрак будем готовить по очереди, а один из мужчин будет всегда вставать на восходе, чтобы с первыми лучами солнца разжечь костер. Хаббард, бросаю монетку — что завтра делаете вы, а что я!
Тимоти проиграл.
— Значит, восход встречать мне, — сказал я, смеясь над его огорчением, потому что знал, как он ненавидит варить овсяную кашу. — И смотрите, не дайте овсянке пригореть, в прошлом году на Волге это случалось с вами чуть ли не каждый день, — добавил я в качестве напоминания.
Вопрос миссис Мэлони
Но прежде чем мы расстались на ночь, наш прелат совершил свой собственный, освященный временем ритуал, в котором все мы приняли участие. Тимоти совершал его каждый вечер, с тех пор как стал служить в церкви. Прелат обвел нас суровым взглядом, лицо его стало серьезным и строгим, он воздел руки к звездам, закрыл глаза и на минуту нахмурился. Потом тихо, едва слышно, произнес молитву, благодаря небеса за наше благополучное прибытие, прося о хорошей погоде, о защите от болезней и несчастных случаев, об изобилии рыбы и о попутных ветрах. И вдруг — никто не знал зачем — отступил от своего привычного ритуала, окончив его краткой мольбой о том, чтобы никаким силам тьмы не дано было нарушить наш покой и чтобы никакое зло не потревожило нас в ночи.
Когда преподобный произносил эти последние, столь странные слова, я поднял глаза и окинул взглядом всех членов нашей маленькой, сгрудившейся вокруг угасающего костра группки. Лицо Сангри внезапно изменилось. Он не отрываясь смотрел на Джоан, и чем дольше, тем сильнее менялось его лицо: на него словно набежала тень — и исчезла. Я невольно вздрогнул, столь странно властным и сосредоточенным было это выражение на обычно рассеянном и невыразительном лице. Но все произошло быстро, как будто мелькнул метеорит, и когда я вновь посмотрел на канадца, лицо его было обычным — парень с мечтательно-отрешенным видом вглядывался в лесную тьму.
Джоан, к счастью, не смотрела на него — пока отец читал молитву, она стояла, опустив голову и закрыв глаза.
«У девушки и вправду буйное воображение, — подумал я не без иронии, пока зажигал фонари, — если ее мысли могли послать столь отчетливое сообщение моим». И все же почему-то, когда мы прощались на ночь, улучил момент и сказал ей несколько ободряющих слов, а потом проводил до палатки — хотел быть уверенным, что, случись что-нибудь, смогу быстро найти ее впотьмах. Девушка со свойственной ей сообразительностью поняла меня и поблагодарила; последнее, что я слышал, возвращаясь на мужскую половину, был голос миссис Мэлони, которая кричала, что в ее палатке жуки, и смех Джоан, направлявшейся на помощь матери.
Полчаса спустя на острове воцарилась мертвая тишина, лишь с моря доносились скорбные вздохи ветра. Подобно трем белым стражам, на одном склоне хребта стояли палатки мужчин, а по другую его сторону, наполовину скрытые березками с дрожащей на легком ветерке листвой, как призрачные серые пятна виднелись палатки женщин, прижавшиеся друг к другу в надежде на взаимную помощь и защиту. Между мужской и женской половинами пролегало около пятидесяти ярдов голых скал, мха и лишайника — и все покрывала ночь и шепот великих ветров скандинавского леса.
Уже уплывая в сон на той мощной волне, которая мягко уносит в глубины забытья, я вновь услышал слова Джона Сайленса, сказанные на вокзале Виктория, и по какой-то неуловимой ассоциации на самом пороге моего сознания вспомнил о том, что не смогла высказать до конца Джоан, о ее доверии ко мне и страхах. Но прежде чем смог это толком осознать, снова погрузился в беспробудный сон, и лишь слова Сайленса, словно заклятые обступившими меня сновидениями, по-прежнему звучали у меня в ушах: «Если вы не вызовете меня раньше…»