Вендиго (сборник)
Шрифт:
Мягкие, немного робкие, даже какие-то изнеженные манеры, приятная, миловидная внешность, всегда бывшие отличительной чертой Сангри, уступили место чему-то могучему и решительному, однако абсолютно не поддающемуся анализу. Перемену, которая столь сильно меня поразила, трудно было выразить словами. Разумеется, и на распевающего во весь голос Мэлони, на занятой хозяйственными делами вахтенной и на Джоан, этом завораживающем существе — не то ундине, не то саламандре, — да и на мне, наверное, тоже сказалась близость к природе, но происшедшая в нас перемена была совершенно понятной и предсказуемой, в то время как у этого канадца, Питера Сангри, похоже, изменилась
Каким образом у меня создалось впечатление, что он одичал, объяснить невозможно. Однако это было так. Дело не в том, что молодой человек и вправду огрубел, стал менее деликатным, и не в том, что он как-то возмужал, — скорее казалось, что в нем внезапно пробудились некие ранее спавшие силы. Какое-то прежде бездействовавшее свойство его натуры вдруг стало проявлять активность и энергично пробиваться наружу из сокровенной глубины его существа.
Поскольку ничего более определенного я сказать пока не мог, мне, естественно, оставалось положиться на интуицию, которая подсказывала, что Джон Сайленс, благодаря своим особым способностям, и Джоан, благодаря своей редкой восприимчивости, каждый по-своему почувствовали эти сокрытые в душе Сангри потенции и опасались их дальнейшего проявления.
Кроме того, теперь, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю это страшное приключение, мне не кажется удивительным, что интуитивная работа моего сознания, доведенная до логического завершения, пробудила и во мне какой-то глубинный инстинкт, который помимо моей воли принудил меня к пристальному и настойчивому наблюдению. Все последующее время личность Сангри постоянно присутствовала в моих мыслях, я анализировал ее и искал объяснений, которые получил много позже.
— Должен вам объявить, Хаббард, что вы загорели, как абориген, и вообще похожи на туземца, — засмеялся Мэлони.
— Могу вам ответить таким же комплиментом, — не остался в долгу я, когда мы собрались за чаем, чтобы обменяться новостями и сопоставить наши впечатления.
Позже, за ужином, я забавлялся, наблюдая, насколько утратили благопристойные манеры обитатели лагеря: наш заслуженный педагог, а ранее священник, не считая нужным скрывать свой аппетит, буквально заглатывал еду, миссис Мэлони от него не отставала, вкушая пищу куда более торопливо, чем в чопорной обстановке своего английского дома, да и Джоан особенно не церемонилась, лихо расправляясь с содержимым своей жестяной миски; канадец Сангри жадно вгрызался в куски мяса, не переставая смеяться, болтать и нахваливать повариху, мне даже стало не по себе — настолько он напоминал дорвавшегося до своей первой добычи изголодавшегося зверя. Судя же по замечаниям на мой счет, я и сам несколько запамятовал строгие предписания столового этикета.
Изменения проявлялись не только за трапезой, но и в сотнях других мелочей, которые трудно определить конкретно; впрочем, все они доказывали не огрубляющее воздействие примитивной жизни, а, скорее, освободившуюся от внешних пут непосредственность. Ведь мы целыми днями были во власти стихий — ветра, воды, солнца, — и по мере того, как тело закалялось и мы сбрасывали лишние одежды, сознание тоже освобождалось от тех помпезных облачений, которых требовали условности цивилизации.
В каждом из нас, в соответствии с характером и темпераментом, заговорили жизненные инстинкты — естественные, безудержные и в некотором смысле дикие.
III
Случилось так, что я со дня на день откладывал свою вторую экспедицию; думаю, настоящей причиной моего промедления явилось неосознанное желание понаблюдать за Сангри.
В течение десяти дней жизнь в лагере шла своим чередом, наступили благословенные летние дни, у нас был отличный улов, дули попутные ветры, стояли тихие звездные ночи. Все приятно проводили время. Молитва Мэлони о ниспослании нам всяческих благ была, похоже, услышана. Ничто нас не смущало и не озадачивало. Даже ночные звери ни разу не потревожили сон миссис Мэлони, а ведь в наших предыдущих поездках они часто ей досаждали — то она слышала, как о палатку скребутся дикобразы, то ранним утром белки сбрасывали сосновые шишки на ее крышу, производя эффект чуть ли не грома. Но на этом острове не водилось ни белок, ни даже мышей. Пара жаб да маленькая безобидная змейка — вот единственные живые существа, обнаруженные нами за две недели. К тому же жаба была наверняка одна, просто ее обнаружили в разное время разные члены нашей небольшой компании.
И вдруг неожиданно наш остров поглотил ужас, который разом нарушил мирную атмосферу этого благословенного места.
Он подбирался вкрадчиво, но я сразу почувствовал неприятное одиночество, в котором мы оказались, нашу изолированность от остального мира — одни среди диких скал и моря, даже окружающие острова теперь казались передовыми отрядами готовой к осаде огромной армии. Ужас подбирался, как я уже сказал, исподволь, большинство из нас его и не заметило; да-да, все развивалось как-то очень недраматично. Но ведь часто именно так и надвигаются по-настоящему страшные события: до самой последней минуты ничто не предвещает их появления, чтобы потом едва не разорвать сердце внезапным приступом ужаса.
За завтраком у нас вошло в привычку внимательно выслушивать рассказы друг друга о всяких мелких ночных происшествиях — кто как спал, сотрясал ли ветер палатку, забирался ли на одеяло паук, слышал ли кто жабу, — но в то утро Джоан, прервав короткую паузу, объявила нечто совсем новое.
— Ночью я слышала вой собаки, — сказала она и вспыхнула до корней волос, так как в ответ раздался взрыв общего смеха.
Сама мысль о существовании собаки на этом необитаемом острове была смехотворна; помню, как Мэлони, прервав поглощение своей подгоревшей каши, заявил, что слышал в лагуне «балтийскую черепаху», и как на лице его доверчивой жены появилось выражение крайней тревоги, и как наш дружный смех развеял ее тревогу.
Однако на следующее утро Джоан повторила ту же историю, причем с новыми убедительными подробностями:
— Меня разбудила собака, она скулила и рычала. Я отчетливо слышала, как у моей палатки кто-то принюхивался и скреб землю лапами.
— О, Тимоти! Может, это дикобраз? — воскликнула несчастная вахтенная, позабыв, что Швеция не Канада.
Но в голосе девушки прозвучали такие ноты, что я поднял глаза и увидел, что и ее отец, и Сангри пристально смотрят на нее. Они тоже поняли, что она не шутит, и были поражены ее серьезностью.
— Глупости, Джоан! Тебе всегда снится всякая чепуха, — отмахнулся ее отец с некоторым раздражением.
— На всем острове нет ни одного существа хоть сколько-нибудь заметных размеров, — добавил озадаченный Сангри, не сводя с девушки глаз.
— Но что может помешать какому-нибудь зверю приплыть сюда? — быстро вставил я, поскольку и в разговор, и в паузы закралось чувство какой-то неловкости. — Например, олень вполне мог добраться сюда ночью…
— Или медведь! — прошептала вахтенная с таким зловещим видом, что мы от души рассмеялись.