Венец
Шрифт:
Кристин хотелось, чтобы ей позволили спать с одной из маленьких девочек, но сестра Потенция подозвала к ней толстую белокурую взрослую девушку.
– Это Ингебьёрг, дочь Филиппуса, она будет делить с тобой постель, постарайся теперь познакомиться! – И с этими словами ушла.
Ингебьёрг тотчас же взяла Кристин за руку и начала болтать. Она была не очень высока ростом и чересчур полна, особенно лицом, – глаза у ней казались совсем маленькими, такие были пухлые щеки. Но кожа у нее была чистой, бело-розовой, а волосы – желтые, как золото, и такие кудрявые, что ее толстые косы свивались и скручивались, словно канаты, а мелкие локоны беспрестанно выбивались наружу из-под повязки на лбу.
Она сейчас же начала расспрашивать Кристин о всякой всячине, но не дождалась ответа; вместо того рассказала о себе самой и перечислила свою родню во всех ее разветвлениях – все это были прославленные и богатейшие люди. И помолвлена она была с одним очень богатым и могущественным человеком – Эпнаром, сыном Эйнара из Аганеса, но он слишком стар и вдовел уже во второй раз; это было ее самым большим горем, сказала она. Однако Кристин не заметила, чтобы Ингебьёрг была Удручена этим. Потом она поговорила о Симоне Дарре удивительно, как подробно она разглядела его за то короткое время, пока проходила вместе с монахинями мимо них по галерее. Потом ей захотелось заглянуть в сундук Кристин, но сперва она открыла свой собственный и показала все свои платья. Пока они рылись в сундуках, вошла сестра Цецилия и стала выговаривать девицам, сказав, что такое занятие не приличествует воскресному дню. И Кристин снова почувствовала себя несчастной – ей никто никогда не делал замечаний, кроме родной матери, а выслушивать упреки от чужих – это совсем другое дело.
Но Ингебьёрг нисколько не огорчилась. Когда они вечером улеглись в постель, она болтала до тех пор, пока Кристин не заснула. Две пожилые сестры белицы спали в углу горницы; они должны были следить, чтобы девицы не снимали на ночь сорочек, так как по правилам не позволялось совсем раздеваться, и чтобы вставали к ранней утрене. Но, вообще говоря, они мало заботились о поддержании порядка в спальном покое и делали вид, что ничего не замечают, когда девицы болтали, лежа в постелях, или угощались различными лакомствами, припрятанными в сундуках.
Когда Кристин разбудили на следующее утро, Ингебьёрг уже рассказывала какую-то длинную историю, и Кристин подумала, что, пожалуй, та проболтала всю ночь напролет.
II
Иностранные купцы, торговавшие в Осло летом, приезжали в город весною, к крестовому празднику, то есть дней за десять до праздника святого Халварда [35] . Народ стекался к этому празднику из всех приходов между озером Мьёсен и шведской границей, так что в первые недели мая город кишел людьми. В это время было лучше всего делать закупки у чужестранцев, пока они еще не успели распродать слишком много.
35
В средневековой Норвегии за календарным счетом времени следили только церковники, имевшие таблицы для расчета тех праздников и постов, которые не связаны с определенной датой, а зависят от фаз луны и т. и. (например, Пасха), и для их соотнесения с праздниками, рассчитываемыми но солнечному календарю. В быту время считали не но месяцам и числам месяца, а от праздника к празднику. Важнейшими праздниками, но которым население ориентировалось во времени, были: Сретение (2 февраля), Григорьев день (13 февраля), Благовещение (Мариин день, 25 марта), день начала лета (14 апреля), день Халварда (15 мая), Иванов день (21 июня), день мужей из Сельс (8 июля), день Улава (29 июля), день Лаврентия (10 августа) , Варфоломеев день (24 августа), Рождества Богородицы (Мариин день, 8 сентября), Воздвиженье (14 сентября), Матвеев дет. (21 сентября), Михайлов день (29 сснтября), день начала зимы (14 октября), Симонов день (28 октября), день Клемента (Зю ноября) и Рождество (неделя, начиная с 25 декабря).
На обязанности сестры Потенции лежало закупать товары для Ноннесетера, и за день до праздника святого Халварда она обещала Ингебьёрг и Кристин взять их с собою в город. Но около полудня в монастырь пришли родичи сестры Потенции на свидание с нею, и она, конечно, не смогла пойти в этот день. Тогда Ингебьёрг выклянчила у нее позволение пойти им одним с Кристин, хотя это было против правил. В провожатые им дали старого крестьянина, который вкупился в монастырь и жил там; звали его Хоконом.
Кристин жила в Ноннесетере уже целых три недели и за все время нигде не была, кроме монастырских дворов и садов. Она очень удивилась, увидев, насколько весна подвинулась вперед за стенами монастыря. Маленькие рощицы среди полей покрылись светлой зеленью, белый лесной подснежник разросся плотным ковром под светлыми стволами деревьев. Яркие облака, предвестники хорошей погоды, плыли над островами фьорда, а легкие порывы весеннего ветра покрывали рябью синюю прохладную воду.
Ингебьёрг шла, весело подпрыгивая, срывала пучки молодых листьев и нюхала их, поглядывая украдкой на прохожих; но Хокон побранил ее: разве благородной молодой девице, к тому же еще носящей монастырскую одежду, подобает вести себя таким образом? Девушки должны были взяться за руки и идти следом за ним тихо и чинно; однако Ингебьёрг по-прежнему работала и глазами и языком – Хокон был несколько глуховат. Кристин теперь тоже носила одежду послушницы – платье из некрашеной светло-серой шерсти, шерстяной кушак и повязку на лбу; поверх платья был накинут простой темно-синий плащ, капюшон которого накидывался на голову, совершенно прикрывая заплетенные в косы волосы. Хекон шагал впереди девушек с крепким, украшенным медным набалдашником посохом в руке. Он был одет в длинный черный кафтан, на груди у него висел свинцовый agnus Dei [36] , а на шляпе – образ святого Христофора; его белая борода и волосы были так тщательно расчесаны, что блестели на солнце, как серебро.
36
Агнец Божий (лат.) – род талисмана с изображением ягненка, символизирующего Христа.
Верхняя часть города, от монастырского ручья до усадьбы епископа, была очень тихой; здесь не было ни лавок, ни постоялых дворов и большая часть жилищ принадлежала родовитым и богатым людям из окрестных приходов; дома выходили на улицу темными бревенчатыми стенами без окон. Но в этот день даже и здесь толкались целые толпы народу, и дворовые люди стояли у калиток, болтая с прохожими.
Когда они дошли до дома епископа, то попали в настоящую давку; посреди площади, у церкви Халварда и монастыря У лава, на зеленой лужайке были разбиты ларьки, и какие-то скоморохи заставляли ученых собак прыгать в обручи от бочек. Но Хокон не позволил девушкам остановиться и посмотреть на это и не разрешил Кристин войти в церковь – он сказал, что ей будет куда занятнее посмотреть церковь в самый день праздника.
Идя вниз по улице, что у церкви святого Клемента, Хокон взял девушек за руки, потому что здесь была страшная давка и толкотня; народ шел от пристани и из переулков между торговыми подворьями. Девушки намеревались пройти к Миклегорду, где сидели башмачники. Дело в том, что Ингебьёрг нашла, что все платья, привезенные Кристин из дому, очень хороши и красивы, но сказала, что по большим праздникам Кристин нельзя надевать ту обувь, которую она привезла с собою из деревни. А когда Кристин увидела заграничные башмаки, которых у Ингебьёрг была не одна пара, то почувствовала, что не успокоится до тех пор, пока не купит себе такие же.
Миклегорд был одним из самых больших кварталов в Осло; он тянулся от пристаней вверх до переулка башмачников, и в него входило свыше сорока домов, расположенных вокруг двух больших дворов. А сейчас во дворах были еще понастроены ларьки, крытые дерюгой; над их крышами возвышалась статуя святого Криспина. Внутри дворов были суетня и толкотня – кто покупал, – кто продавал, женщины бегали взад и вперед из поварни в поварню с котелками и ведрами, дети вертелись под ногами у взрослых; одних лошадей вводили в конюшни, других выводили во двор, а слуги таскали тюки с товарами в лавки и из лавок. Сверху, с галерей, шедших вдоль верхнего жилья, где продавались самые лучшие товары, башмачники и их ученики зазывали девиц, размахивая перед ними пестрыми, расшитыми золотом башмачками.
Но Ингебьёрг направлялась к той лавке, где торговал Дидрек-башмачник; он был немец, но был женат на норвежке, и у него был собственный дом в Миклегорде.
Старик торговался с каким-то господином в дорожном плаще и с мечом у пояса; но Ингебьёрг, не смущаясь, выступила вперед, поклонилась и сказала:
– Добрый господин, не разрешите ли, чтобы сначала мы поговорили с Дидреком? Нам нужно вернуться домой в монастырь к вечерне, а у вас, быть может, больше досуга?
Господин поклонился и отошел в сторону. Дидрек ткнул Ингебьёрг локтем в бок и со смехом спросил: неужели они так здорово пляшут в монастыре, что она уже успела износить все башмаки, купленные в прошлом году? Ингебьёрг, в свою очередь, толкнула башмачника и сказала, что, слава Богу, башмаки у нее еще не изношены, но вот эта девушка… И ту она вытащила Кристин вперед. Тогда Дидрек с учеником вынесли на галерею целый ящик с башмаками, и немец стал выкладывать из него башмаки, пару за парой, одни красивее других. Кристин должна была присесть на сундук, и Дидрек стал примерять ей башмаки – тут были и белые, и коричневые, и красные, и зеленые, и синие башмаки с раскрашенными деревянными каблуками, и башмаки совсем без каблуков, башмаки с пряжками и башмаки с шелковыми завязками, башмаки из двухцветной и трехцветной кожи. Кристин, пожалуй, не прочь была бы купить их все. Но они были так дороги, что она прямо ужаснулась: не было ни одной пары, которая стоила бы дешевле целой коровы у них дома! Отец дал ей, уезжая, кошелек с маркой серебра мелкой монетой – это должно было служить ей карманными деньгами, и Кристин думала, что у нее огромное богатство. Но теперь она поняла по лицу Ингебьёрг, что, по ее мнению, на эти деньги не много купишь!