Венеция – это рыба. Новый путеводитель
Шрифт:
Венеция требует с тебя денег. Ты чувствуешь себя в долгу перед ней еще до того, как попросила ее продать тебе что-нибудь. Она шантажирует своей красотой, заставляет платить за нее, чтобы примирить тебя с ней, будто ты ей что-то должна просто за то, что ты там.
Входы в магазины, лавки, рестораны похожи на поры, готовые тебя впитать. Ты бесцельно прогуливаешься, но ступни берут курс к витрине – вроде бы за покупкой, а в действительности, чтобы умиротворить Венецию, заключить с ней мир и заплатить за то зрелище, которым она тебе одаривает. Красота алчна, она требует компенсаций и налагает штрафы. По крайней мере, именно так венецианцы трактуют свой первейший девиз, начертанный заглавными буквами на раскрытой книге, придавленной когтями крылатого льва: PAX TIBI MARCE EVANGELISTA MEUS [9] . Легенда уходит корнями в прошлое двенадцативековой давности. Два венецианских купца, Бон да Маламокко и Рустего да Торчелло, выкрали в Александрии Египетской мощи Святого Марка, и доставили их в город. Как им это удалось? Они прикрыли мощи свининой, запретной
9
Лат. Мир тебе, Марк, мой Евангелист.
Помню, когда еще был курильщиком, увидев восхитительный пейзаж, я невольно останавливался и закуривал, чтобы лучше его рассмотреть. Хотелось унять волнение, вызванное красотой, физически ощутить увиденное, смотреть с придыханием, как будто, вдыхая дым, я впускал в тело сгусток пейзажа, его газообразный эквивалент. Я заметил, что с тех пор, как бросил курить, на смену курению пришел другой способ унять волнение – деньги. Я даю выход своему эстетическому возбуждению, делая мелкие покупки: покупаю карандаш, газету. Купил – успокоился. Я плачу, умеряюсь, умиротворяюсь.
Продолжай идти, сверни на пустынные калле, где нет ни магазинов, ни баров, где никто ничего тебе не продает. Они спроектированы для тебя, чтобы ты почувствовала себя частицей, движимой инерцией существования. Поброди по этим улочкам, проложенным между домами. Ты оказываешься на дне маленьких архитектурных ущелий, каньонов из раскрошившегося кирпича, облупившейся штукатурки, темных окон. Свет проникает сюда с трудом. Там, наверху, крыши, гуськи, окна сверкают на солнце, но внизу тени сгущаются, сдавливаются. Кто живет в этих сумрачных трущобах? Кто решился поселиться здесь, на плохо освещенных первых этажах? Каждая заплесневелая дверь – это порог в другой мир, гибельная бездна, предающая тебя забвению, подвергающая распаду. Венецианцы – двуликие существа: наполовину отшельники, наполовину экстраверты. Венеция – это обитель монахов-мирян, улей городских анахоретов. На кампо [10] и кампьелло они встречаются с кем-то поневоле. Город подвергает их принудительному общению, заставляет быть жизнерадостными. Контакт с другими людьми вызывает ожоги. Чтобы вылечить их, нужно искать уединения, исцеляться в темных лачугах, в промозглых каморках.
10
Ит. campo m. – название площади в Венеции.
Иди дальше. Насколько это возможно, старайся забыть, кто ты есть. Венеция – это никтодром, круговой маршрут, придуманный для того, чтобы каждый мог избавиться от своего личностного начала. Отпусти себя. Если ты не находишь нужной улицы, всегда найдется венецианец, который любезно подскажет, как вернуться назад. Если тебе и впрямь нужно вернуться назад.
Пойти туда не знаю куда – вот единственный маршрут, по которому стоит идти.
В общем, с некоторой осмотрительностью, ты все еще можешь расхаживать по городу где угодно в любое время дня и ночи. Здесь нет кварталов с особенно дурной славой. Или сейчас уже нет.
В детстве мы боялись ходить в Санта-Марту, весьма популярный район в сестьере [11] Дорсодуро. В средней школе нас держал в страхе один вполне себе легендарный тип по кличке Джекил. Он был на несколько лет старше нас. Считалось, что он избивал любого, кого встретит на безлюдных калле. Один парнишка в отчаянии прыгнул в воду у моста Академии, иначе Джекил вконец бы его измордовал. Так что по дороге из школы мы избегали глухих переулков, даже если по ним удобно было срезать путь. Но однажды мы с двумя одноклассниками жутко проголодались и вовсю спешили сесть за стол. После рио [12] ди Сан-Тровазо, вместо того чтобы пойти по людной фондамента [13] рядом с рио делла Толетта, мы срезали путь по узеньким боковым калле. Угадай, кто там был? Завидев нас, Джекил остановился и стал ждать. Представь себе дуэль на солнцепеке, между стрелками из вестерна. Вот только дуэль проходила не на площади, а в узком простенке улочки, откуда не сбежишь. Не заметить его и пройти мимо по калле шириной в метр, было невозможно. Под каким-то предлогом Джекил обратился к нам на венецианском. Я по глупости ответил. Мои одноклассники воспользовались этой заминкой и улизнули. Я же оказался буквально зажат между Джекилом и стеной на «узкокаллейке» дель Пистор. Передо мной блеснула ухмылка пацана из бедных кварталов. В его глазах я был пай-мальчиком из средней школы. Тот может ходить в школу, потому что у него есть семья, которая о нем заботится. Уже за одно это, по его логике, я заслуживал наказания. «Слушай, я такой же, как ты, – промямлил я, – живу в маленьком доме, родители окончили пять классов…» Попытка разжалобить его с помощью социологического анализа была не самой удачной идеей. Джекил замахнулся, чтобы ударить меня по лицу. Я уклонился, вильнув головой. Он не успел остановить руку. Вместо того чтобы расквасить мне нос, костяшки его пальцев врезались в кирпичную стену за моей головой. Я бросился бежать, а Джекил выругался, корчась от боли. Он держался за руку, его ухмылка перешла в мучительную гримасу.
11
Ит. sestiere m. – один из шести районов Венеции.
12
Ит. rio m. – небольшой канал, входящий в городскую транспортную сеть Венеции.
13
Ит. fondamenta f. – в Венеции, небольшая набережная, тротуар вдоль каналов.
Так Венеция с ее метровыми в ширину калле стала причиной и разрешением встречи с одним из первых Минотавров в моей жизни. Двусмысленный, лицемерный, дипломатичный город открыто не встал ни на одну из сторон. Он дал шанс обоим. Сначала содействовал Джекилу в устройстве засады, став его сообщником в ущерб мне. Затем спас меня и поранил его, взяв на себя задачу вмазать ему вместо меня и оставаясь при этом неподвижным. Город размозжил ему кулак с безразличием своих кирпичей.
По ходу движения привыкай к венецианским словечкам. Кварталы здесь называют сестьери, потому что в исторической части их шесть. Каждый район – это шестая часть Венеции, а не четвертая. Слово «квартал» обозначало первые четыре группы домов, как в городах, которые были заложены на пересечении двух главных дорог, на четырех земельных участках, разделенных перекрестьем улиц.
Вот названия шести сестьери: Санта-Кроче, Каннареджо, Дорсодуро, Сан-Поло, Сан-Марко, Кастелло. В Венеции номера домов на дверных порталах начинаются не с единицы на каждой улице, а продолжают нумерацию всего сестьере. Сестьере Кастелло доходит до рекордной цифры 6828 на фондамента Дандоло, возле моста Россо. На другой стороне того же моста, в конце калле делле Эрбе, сестьере Каннареджо достигает цифры 6426. Жить в домах с номерами, достигающими подобного количества цифр, полезно, это помогает не чувствовать себя такими уж особенным.
Камни тротуаров уложены один за другим длинными продольными рядами. Они указывают направление улиц, подчеркивают их удаляющуюся перспективу. По длине они совпадают с шагом ребенка, наверное, их спроектировали для детей. Вот дети забавы ради и стараются ни за что не наступать на стыки. «Не заходи за черту!» – говорил Сальвадор Дали, резюмируя закон композиции своей живописи, такой консервативной по форме и такой безумной по зрелищному наполнению. Венецианские дети привыкают не переходить черту, не нарушать линии форм, а тем временем учатся переворачивать их содержание. Длина детских шажков то увеличивается, то сокращается в зависимости от длины мазеньо. Ритм тела подчиняется ритму мостовой. Внутреннее считается с внешним, существует несоответствие между спонтанностью и законом, самобичевание дисциплины готовит неповиновение. Ступни венецианцев почитают статус-кво и сами же прозорливо отступают от него. Смотри, какой сюрреальный бред, какой онирический, абсурдный город сумели мы воздвигнуть, составив эту безумную мозаику из миллиарда перпендикулярных прямоугольников.
Каждый мазеньо – это слепая эмблема, пустой герб. На нем нет геральдических знаков, это сплошной серый фон, гладкая доска. Единственный его рисунок – периметр. Он состоит из фона, потому что его знак совмещается с фоном, с его краями. В гораздо большей степени, чем крылатый лев, мазеньо являет собой идеальную эмблему Венеции, города с застывшими очертаниями, покрытого по контуру броней, обособленного водой, лишенного возможности расширяться, выходить за свои пределы, города, помешавшегося от переизбытка самосозерцания и самоанализа.
Карло Гольдони – чемпион по этому навязчивому синдрому. Он писал комедии, которые, если присмотреться, представляют собой выжимки мест. Берешь поочередно то кампьелло, то трактир, то кофейню, то игорный зал; отжимаешь их до тех пор, пока наружу не выйдут возможные социальные отношения, чтобы извлечь сок всего того, что может там произойти. Шекспир совершает набеги по всему миру. В каждой из своих комедий и трагедий он пускается в погоню за сюжетом. Обстановка меняется от действия к действию, от явления к явлению. Это английский империалист, завоевывающий земной шар. Гольдони – венецианец, обособленный пределами своей лагуны. Он неподвижно взирает только на одно место за один раз. Его комедии – попытки до конца изведать венецианские места. Они обходятся тем, что есть, используют это во всей полноте, возможно, немного посмеиваются над этим, чтобы излечиться от меланхолии.