Венеция в русской литературе

Меднис Нина Елисеевна

Филида с каждою зимою, Зимою новою своей, Пугает большей наготою Своих старушечьих плечей. Но, Афродита гробовая, Подходит, словно к ложу сна, За ризой ризу опуская, К одру последнему она.

И все-таки, несмотря на очевидный для многих читателей семантический парадокс, стихотворение А. Кушнера явно свидетельствует о том, что в собственном сознании поэта образ Венеции соединен с мифом об Афродите [67] .

67

Уникальный

случай, когда Венеция не уподобляется Афродите, а становится ее близкой родственницей и соименницей, обнаруживается в пьесе М. Цветаевой «Феникс» (1922):

Казанова

А час спустя после зари… … Уж полная луна вставала, Предстала мне из мглы канала — (утишая голос) Не смею имени назвать — Венеции младая мать И соименница, из пены Как та — возникшая.

В большинстве произведений, где речь идет о возникновении Венеции, имя богини в тексте не упоминается, но говорится о городе, рожденном или поднявшемся из вод морских. Метафоры такого рода разнообразны:

Над ровною чертою вала Там словно что-то засияло, Нырнув из моря. (К. Павлова. «Венеция», 1858)

Всю эту местность вода понимает, Так что деревня весною всплывает, Словно Венеция. (Н. А. Некрасов. «Дедушка Мазай и зайцы», 1870)

Всплыл на отмели унылой Этот чудный перл морей. (А. Майков. «Старый дож», 1888)

В лагунах еще отражаются Дворцы вознесенной Венеции — Единственный город мечты. (В. Брюсов. «Италия», 1902)

Планетой всплыли арсеналы, Планетой понеслись дома. (Б. Пастернак. «Венеция», 1913)

…И, грезой дивною и дикой, Родного велелепья полн, Как сон, поднявшися из волн, Златой и синей мозаикой Сияет византийский храм… (С. Соловьев. «Италия», 1914)

Так выходят из вод, ошеломляя гладью кожи бугристый берег, с цветком в руке, забывая про платье, предоставляя платью всплескивать вдалеке. (И. Бродский. «Венецианские строфы (2)»)

Но зато уж когда заволнуются трубы, ликуя, Запылает огонь, и царица из сомкнутых вод Подниматься начнет… (А. Машевский. «Венеция», 1993)

В одном случае мифологические ассоциации связывают Венецию не с Афродитой, а с сиренами, представленными в обличье русалкоподобных морских дев:

Помнится, дан «Л'Одиссей» Говорит Гомер: из пены Выплывали так сирены И плескалися в волнах, И резвились при лучах Догорающей денницы! Вот гомеровы страницы Развернула мне Вениз, Из воды, ком юн сюрприз Вынырнула предо мною! (И. Мятлев. «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой»)

Ряд водных мифологических существ, населяющих русский венецианский текст, продолжают наяды в «Венеции» Н. Гумилева, дочери бога Нерея в «Венецианских строфах (1)» И. Бродского, тритоны у И. Бродского и Е. Рейна, средиземноморский моллюск у А. Машевского. Так складывается литературный миф о Венеции как о городе, рожденном морем и поднявшемся из него. Миф этот во многом определяет семантику данного образа и характер его пространственной вертикали. Связанная с водой символизация вечного проецируется далее на порождения ее, которые также несут на себе печать бесконечного времени, о чем пишет И. Бродский в «Венецианских строфах (2)»:

Те, кто бессмертен, пахнут водорослями, отличаясь от вообще людей…

В этом смысле венецианская эсхатология, говорящая о неизбежном, пусть в отдаленном будущем, погружении города в море, несет знак конца только ограниченному во времени человеческому сознанию. В мифологическом временном цикле этот знак отсутствует. Литературный миф о рождении и смерти Венеции подобен множеству существующих в мире мифов о подводных городах, которые, умирая для серединного мира, продолжают жить за его пределами, периодически поднимаясь снова.

Образ Венеции, медленно погружающейся в воды, достаточно часто встречается в русской литературе, особенно в ХХ веке:

Тонущий город, где твердый разум внезапно становится мокрым глазом… (И. Бродский. «Лагуна»)

…Голый, холодный мрамор бедер новой Сусанны сопровождаем при погружении под воду стрекотом кинокамер новых старцев. (И. Бродский. «Венецианские строфы (2)»)

Разрушайся! Тони! Увяданье — Это правда. В веках холодей! (А. Кушнер. «Знаешь, лучшая в мире дорога…»)

Порой мифологическая природа этого образа прямо обозначается в тексте:

Ползет Венеция на дно Лагуны, Как Китеж-град под воду уходя. (Е. Долматовский. «Венеция»)

А рядом плещет лагуна, Кладбище Сан-Микеле. Все мертвецы при деле, Служат матросами в этом порту, Монеты держат во рту, И дрейфует все понемногу К морскому богу. (Е. Рейн. «Морской музей в Венеции»)

Литературный миф о рождении и гибели Венеции не прорисован в деталях. В нем нет творца, определяющего временной ритм всплытий и погружений, а следовательно, нет и первопричины возникновения города. Ангел в легенде о святом Марке, несомненно, выполняет волю Всевышнего, но легенда эта никак не связана с венецианским литературным мифом. Только в последнем примере, у Е. Рейна, появляется намек на некую сакральную силу нижнего мира, но об отношении ее к Венеции можно только догадываться. В мировой литературной венециане в этом случае в качестве творящего начала порой называется человеческий дух, что наиболее отчетливо выражено в новелле Жорж Санд «Орко», но он нигде не предстает как деятельная субстанция подводного мира.