Венеция.net
Шрифт:
Большинством голосов члены братства решили открыть двери Скуолы Сан-Рокко для приюта. Койки будут расставлены в Зале Альберго и за больными будет налажен тщательный уход.
От кого: Alessandro Baldi
Кому: WJeffers@st-able.usa
Тема: Исчезновение записи
Дорогой профессор,
Я только что вернулся из Скуолы Сан-Рокко. Хранительница, всегда со мной очень любезная, и в этот раз позволила мне остаться одному в Зале Альберго. Музейного смотрителя не было: он уехал из Венеции по личным делам — я, стало быть, продолжил работу в обстановке полной секретности. К несчастью
Однако записи, скрывавшиеся под красочным слоем, были для меня единственным следом, и теперь я не имею возможности пройти по нему до конца. А как дела у вас, профессор, каковы результаты ваших поисков? Подтвердилась ли ваша догадка? Если подтвердилась, сообщите мне как можно скорее, что это, по-вашему, за таинственное сокровище, из-за которого столько людей отправились на тот свет.
До очень скорого,
А. Б.
От кого: William Jeffers
Кому: A.Baldi@questura-veneto.it
Тема: Ухудшение состояния моего здоровья
Дорогой инспектор,
Мои поиски вновь привели меня к истощению. Два дня и две ночи, проведенные среди книг, отняли у меня последние силы. Сегодня утром мой лечащий врач, срочно вызванный мисс Харрис, предписал мне строжайший покой. Бедное мое сердце совсем ослабело, и в настоящий момент я не имею возможности продолжать с вами сотрудничать.
Тем не менее я буду признателен, если вы станете держать меня в курсе ваших последних находок, но больше не просите у меня помощи.
Сердечно ваш,
У. Дж.
17
Якопо Робусти шел в Скуолу по улицам, которые обезлюдели из-за опасности заражения и трупного запаха. Те, кто избежал заточения — во дворце или на самом верху своего жалкого жилища, — покинули город или же были отправлены в лазарет. Не много осталось таких, кто, как он, еще отваживался ходить по городу. Но Якопо, как никто другой, привязан к Венеции, даже если ее теперешний вид вызывал у него отвращение. Взять хотя бы канал Марин, вдоль которого он шел сегодня утром: в нем так много использованных повязок и старых тряпок, что дома уже не отражаются в его водах. Когда он ступил на площадь Сан-Джакомо-дель-Орио, ветер окутал его густым черным дымом — от костра, который власти приказали разжечь посреди площади. Солдаты, привлеченные на борьбу с чумой, сначала бросали в костер одежду, а потом, прямо из окон, и мебель тех семей, где никто не избежал страшного недуга. Закончив свою работу, они торопились протереть руки уксусом — пузырек висел у каждого на поясе. Якопо ускорил шаг. Выйдя на улицу Форно, он старался держаться середины мостовой и часто смотрел наверх, чтобы на него, чего доброго, не упало постельное белье, которое жильцы выбрасывали из окон, как только лежавший на нем человек испускал дух. Когда же Якопо опускал глаза, то видел кресты на дверях, нарисованные углем, — это означало, что из этого дома надо убрать трупы. Теперь на улочках были слышны звуки его шагов, смолкавшие, если дорогу ему перебегала испуганная крыса. Суета возле лавок и мастерских, крики торговцев, разговоры идущих парами прохожих — все стало далеким приятным воспоминанием. Время от времени тишину города нарушали стоны больных, доносящиеся из окон, или похоронный звон церковных колоколов.
Полотно, над которым он работал, было отражением того горя и тех страданий, которые он ежедневно видел вокруг себя. На переднем плане его «Медного змия» — нагромождение умирающих и умерших. Его кисть,
— Страдание… опять, как всегда, страдание…
Якопо без труда узнал этот голос у себя за спиной. Не оборачиваясь и не прерывая работы, художник ответил:
— Я пишу то, что вижу, синьор Риста, — жизнь, и если жизнь полна страданий, я пишу страдание.
— Не беспокойтесь, синьор Тинторетто, сегодня я здесь не для того, чтобы беседовать с вами и восхищаться вашими полотнами. Мне надо повидать смотрителя Скуолы, он прислал утром записку, кажется, хочет сообщить что-то важное. И не думайте, что чума помешает расследованию, касающемуся Ордена миссионеров льва…
Якопо продолжал работать, и Франческо Риста добавил:
— Я с удовольствием отмечаю, что этот старик смотритель гораздо более расположен содействовать нам, чем вы и ваш любезный друг поэт Луиджи Грото. Сейчас он томится в тесной камере, во дворцовых Пьомби… А вот и тот, кто мне нужен. Я вас покидаю.
— Не будем говорить здесь, — сказал смотритель. — Пойдемте лучше в Зал Альберго, там нам будет гораздо спокойнее.
— Да что вы! — воскликнул сыщик. — У вас же там больные чумой.
— Совершенно верно, но если вы наденете этот костюм, вам ничто не будет угрожать, он защитит вас от заразы.
Обернувшись, Якопо увидел, как Франческо Риста надевает длинную льняную, пропитанную воском тунику, которую подал ему старый смотритель, перчатки и белую маску с птичьим клювом. Потом оба медленно пошли в Зал Альберго, где вот уже месяц располагался чумной госпиталь.
Час спустя Якопо, по-прежнему работавший над картиной, увидел, как двое вышли из зала. Франческо Риста снял защитную одежду и маску, бросил ее на пол и распрощался со старым смотрителем. С помощью длинной палки тот осторожно взял каждый предмет одежды и выбросил в окно. Как только смотритель ушел, мучимый любопытством Якопо выглянул в окно: на улице старый смотритель сжигал одежду и маску.
В тот же вечер, когда угасающий свет уже не позволял художнику работать, Якопо опять повстречался со смотрителем, тот уходил из дворца. Не удержавшись, Якопо спросил:
— Зачем вы сожгли одежду, разве она уже не защищает от болезни?
— Настоящая защищает, и даже весьма надежно, синьор Тинторетто. Но видите ли, у той была одна особенность: клюв, куда по правилам надо положить лечебные травы с эфирными маслами, был наполнен тряпками и кусками кожи наших недавно умерших больных, плащ и перчатки тоже были заражены. Вечером у нашего сыщика начнется озноб, он будет стонать, бредить, и, если ему повезет, он протянет еще два или три дня. Несчастный унесет с собой в могилу всю ту чушь, которую я ему наговорил…
18
Спустя несколько месяцев эпидемия пошла на убыль. Луиджи Грото наконец-то вышел из тюрьмы, как и большинство других заключенных Венеции, содержавшихся в Поцци или Пьомби Дворца дожей. В один из дней начала зимы 1577 года он по обыкновению сидел у окна, рядом потрескивал огонь в камине. За годы пребывания в неволе он похудел, лицо сделалось бледным, движения утратили былую живость. Как человек, очнувшийся от долгого кошмара, он казался весь во власти своих мыслей.
Однако в тот день Луиджи Грото сидел неподвижно потому, что напротив находился его старый друг Якопо Робусти и писал его портрет. Художник воссоздавал образ своего друга таким, каким тот предстал перед его глазами. Поэт был в длинном черном плаще, отороченном серым мехом, в каждой руке держал книгу, глаза его были закрыты. Якопо пытался передать таким образом мир сокровенный, тайный, отобразить который еще не удавалось ни одному художнику, — мысли человека, смотрящего внутрь себя. Справа от поэта он изобразил оконный проем. Желтый свет, льющийся снаружи, свет заходящего солнца, резко контрастировал с мрачным грозовым небом.