Венера
Шрифт:
И вдруг из виноградника бурно, стремительно выбежало что-то, грубый, рычащий зверь, быть может, лесной бог, раздраженный запахом дриад. Он бросился на безбородого юношу с полными тоски бровями, который стоял в стороне с флейтой у губ, и увлек его с собой. Они танцевали. Вечернее зарево расплывалось, смех затих: они танцевали. Измученное и горячее тело юноши бессильно лежало, подавшись назад, в объятиях другого: они танцевали. Пары уже падали в траву; наконец, заснула последняя. Но в бледном сумраке, при первом мерцании звезд, носились в пляске две тени: одна короткая, мягко покоряющаяся,
С наступлением дня герцогиня опять выехала из Капуи. Она остановила экипаж перед виллой, где смотрела на празднество, и торопливо пошла по аллее. Трава блестела; на ней лежало еще несколько спящих; среди них старик. Она обошла его со всех сторон, внимательно разглядывая; солнце пестрило его лысину, лицо было спрятано между руками. Она приняла решение и потрясла старика за плечи.
— Измаил-Ибн-паша?
Он издал хриплый звук, приподнялся и упал обратно на траву. Она засмеялась.
— Я знала это… Измаил-Ибн-паша! Здесь ваш друг, герцогиня Асси.
Старик сразу сел, протирая глаза. Он прищурился.
— Вы здесь, герцогиня? Очень мило с вашей стороны. Мы так веселились тогда, в Заре, перед вашим бегством. Представьте себе, что с тех пор и я.
Он шумно зевнул, глаза его исчезли. Затем он поднялся совсем пристыженный и недовольный.
— Здесь только и делаешь, что пьешь. А особенно теперь, во время сбора винограда. Так и доходишь до того, что вы, к стыду моему, видели!
— Удивительно то, что вообще встречаешь вас здесь, вас, посланника его величества, султана, при далматском дворе!
— Великолепно, герцогиня, скажите это еще раз: посланника — как дальше? Я стал старым крестьянином и немножко туго соображаю. Да, старым крестьянином, которому это скромное поместье доставляет средства к жизни.
— Поразительно!
Вдруг она вспомнила.
— А Фатма? Принцесса Фатма?
— Она в доме. Мы потом сделаем визит принцессе, принцесса еще спит. А пока я покажу вам свои владения, герцогиня, хотите?
Он шел рядом с ней в светлом полотняном костюме, с красным лицом, окаймленным пушистой белой бородой, и разглаживал красную повязку на круглом животе.
— На этом току вымолачивают маис из початков, здоровое занятие. Рядом помещение, где доят коров… Пойдемте, взглянем на виноградные тиски! Хотите видеть, как бродит барда? Здесь совсем особенный запах. Потом мы еще просунем голову в свиной хлев. Ах, герцогиня, деревенская жизнь!
— Представьте себе, со мной происходит то же самое, я тоже хотела бы сделаться простой крестьянкой.
— Я это понимаю, я это понимаю.
Они прогуливались по обширному лугу, на котором мирно расположились, пережевывая свою жвачку, быки. Паша вдруг остановился.
— Но все-таки это странно. Вы, герцогиня, были самой беспокойной женщиной, какую я знал. Даже за двадцать тысяч драхм ежегодной пенсии я, простите, не взял бы вас к себе в гарем. Мы очень забавляли друг друга, этим я могу похвастать. Как восхищали меня ваши революционные проделки! А приключение с принцем Фили, который теперь стал королем, а когда-то был лакеем у вас. Ах! Ах!
— А вы, паша, ваши рассказы! Вы были, собственно,
— Да, да. Самая гордая дама интернационального общества и, смею сказать, бывалый светский человек — и что стало с нами обоими? Вы видите, что все напрасно. Судьба берет нас за руку и вертит кругом; что нам за дело до того, что происходит за нашими плечами? Кораблекрушение выбрасывает нас нагими на новый берег: мы получаем другое платье, а иногда и никакого; такова вся жизнь.
— В этот момент я готова этому поверить.
— Я верю этому уже в течение трех лет… Выпьемте теперь по стакану молока. Потом мы посмотрим, не проснулись ли мои дамы.
Они вошли в квадратную галерею; дом, поднимавшийся этажом выше, помещался в ней, точно в лопнувшем стручке. Во дворе павлин огромным хвостом подметал мостовую. Он подбежал к своему хозяину, забавно изгибая шею с золотисто-синим отливом. Султан на его голове покачивался. Он вспорхнул за ними по отлогой лестнице.
В комнате, в которую они вошли, стоял запах эссенций и пота спавших в ней женщин.
— Madame Фатма, вы знаете меня? — спросила герцогиня.
Фатма тяжело заковыляла к ней. Она изумленно раскрыла детские глаза под накрашенными веками. Она стала гораздо полнее Ее желтоватый пеньюар был расстегнут, под ним виднелась шелковая зеленая рубашка. Она поднялась на цыпочки и приблизила свое лицо к лицу гостьи. Ее дыхание отдавало сильнее прежнего сладким табаком и решительнее — чесноком.
— Нет, — искренне созналась она.
— Подумай, — отечески приказал паша. — Ты встречалась с этой дамой в Заре лет… лет пятнадцать тому назад.
— Герцогиня Асси? — недоверчиво, с заблестевшими глазами, прошептала Фатма.
— Но кто же заколдовал вас? Вы не постарели, нисколько — но вы стали совсем другой. Мне кажется, теперь я знаю вас лучше, чем прежде…
— В самом деле?
— И я совсем не удивляюсь, что вы вдруг очутились у нас Тогда, в Заре, я удивлялась, когда вы приходили. Я даже немного робела перед вами. Вы были чем-то совершенно незнакомым. Никогда в то время вы не бросались так на подушки.
Герцогиня покоилась на двух больших, голубовато-серебряных подушках. Напротив нее на кучу зеленых, с лиловыми цветами, опиралась, почти стоя, высокая, совершенно нагая женщина. Она была менее жирна, чем Фатма, но шире ее, и тело у нее было более плотное. Ее маленькие крепкие груди, широкий, без складок, Живот и бедра, сомкнутые, в мощную массу животной жизни, высоко и медленно вздымались. Неподвижные глаза блестели под грудой черных волос. Они сводом возвышались над низким лбом и тяжелой массой лежали на затылке. Руки были вытянуты по краям подушек и унизаны широкими браслетами, соскальзывавшими на кисти с крупными пальцами. С диадемы свешивалось покрывало; оно, колеблясь, окружало прическу, спускалось вдоль руки, и, описав дугу, падало на колени; прозрачное, как воздух, дрожало оно над слабо блестевшей слоновой костью этого тела. Легкая тень ложилась на бока и сгущалась под мышками.