Шрифт:
Виктор Александрович СТЕПАНОВ
Венок на волне
Повесть
Повесть о том, как вчерашний школьник идет служить в армию, на флот. Круто меняется его жизнь: вместо родного дома, семьи - матросский кубрик на сторожевом катере. В повести достоверно переданы ощущения юноши; его смятение и в то же время желание честно и добросовестно служить, изучать военную специальность. На катере он находит верных друзей и умных, понимающих командиров.
1.
У пирса, где стоят боевые корабли, даже море кажется военным. Когда предвестием шторма запенятся синие гребни, море делается полосатым, словно надело тельняшку. И катится, катится волна за волной,
В штиль море стальное, будь оно хоть Белое, хоть Черное, потому что впитывает в себя цвет кораблей. И чайки здесь совсем другие застенчивые. Скользнут белым косяком над мачтами - и в торговый порт, где можно вдоволь порезвиться и покричать.
Я впервые на этом пирсе, но он знаком мне давно. Кант на моих погончиках точно такого же цвета, как флаги и вымпелы, трепещущие на ветру. Бело-голубой флаг с красной звездой, серпом и молотом словно вшит в зеленое полотнище - это военно-морской флаг кораблей и судов пограничных войск. Как это говорил нам мичман? "Море землю бережет!"
Здравствуй, пирс - порог морей! Еще вчера на берегу, где я прошел курс молодого матроса и освоил азы своей флотской специальности, меня напутствовали, провожая на корабль:
– Пойдешь по трапу, заприметь, на какую ногу споткнулся. На правую командир полюбит, на левую - фитиль врубит.
Я обиделся.
– Эх ты, салага, - засмеялись моряки, - разве не знаешь, что земля стоит на китах, а флот - на афоризмах?
Мичман таил улыбку, наблюдая, как надо мной подтрунивают. Но, заметив, что мое настроение начинает штормить, обрубил:
– Ну, хватит травить! Главное, Тимошин, когда ступишь на трап, не забудь отдать честь флагу. Для моряка это первая заповедь. Ты думаешь, флаг на гафеле держится? Ничего подобного. На душах морских, вот на чем. Что дала тебе подготовка к службе? Форму. А вот содержание даст корабль. Твой корабль.
Обратили внимание? Моряки почти никогда не говорят "наш корабль", всегда - "мой" или "твой". И, признаться по-честному, мой корабль мне давно уже снился. В детстве он маячил белопарусным фрегатом. Но чем больше я взрослел, тем больше модернизировался в моем воображении этот корабль-мечта. Он становился то линкором, то крейсером, то атомным "Наутилусом". Чем реальней мечта, тем меньше у нее миражных парусов. Сейчас я уже точно знал, что назначен не на ракетный крейсер, а всего лишь на СКР - сторожевой корабль. Но ведь это "мой" СКР, и не только большому кораблю большое плавание.
– Вон, видишь бортовой 0450, - сказал матрос, провожавший меня до пирса, - вот к нему и швартуйся.
Мой корабль стоял левым бортом к стенке в ряду своих близнецов-сторожевиков. И я с огорчением отметил, что на фоне собратьев он не из лучших. С низкорослой мачты устало свисали сигнальные фалы. Обшарпанный борт выглядел так, словно кораблю пришлось продираться по крайней мере сквозь льды Антарктиды.
Я ступил на трап, приложил ладонь к бескозырке и вспомнил мичмана. Но не те его слова насчет флага, а другие - насчет трапа. "Пять-шесть шагов, - как-то сказал он, - пять-шесть шагов между берегом и кораблем первая дорога, которую не забывают ни молодые моряки, ни седые адмиралы. Все, что остается за трапом, измеряется после в другом летосчислении. До службы на корабле будет считаться, как до новой эры".
– Товарищ капитан-лейтенант!
За те несколько секунд, пока я докладывал о своем прибытии, начисто забыв и потому нахально перевирая уставную формулировку,
– Отнюдь не волк, тем более не морской. Года на четыре постарше меня. А козырьком мне как раз по переносицу".
Но из-под этого козырька сверляще чернели глаза, которые наверняка успели заметить мои нарушения уставной формы одежды: перешитый "в талию" бушлат и вывернутый на всю толщину кант бескозырки. "Ну что, - спросили черные глаза, - пришел на танцы или служить? Может быть, начнем с переодевания?" - "Не стоит, товарищ каплей, - ответил я тоже взглядом, я же не ребенок. И потом, разве плохо, если моряк элегантен? Посмотрите на себя, ведь у вас у самого перешита фуражка, такие козырьки требуют особого заказа..." Черные глаза под козырьком усмехнулись.
– Добро пожаловать, - сказал капитан-лейтенант. И развел руками, показывая на палубу: - Как говорится, просим извинить за неприбранную постель - только что из похода.
– Он оглянулся и, увидев показавшегося из-за надстройки моряка, поманил его пальцем: - Афанасьев! Представьте нового матроса командиру.
Афанасьев, увалень с покатыми плечами, на которых блеснули лычки старшины 2-й статьи, подмигнул и, ничего не сказав, неожиданно ловко юркнул вниз по трапу, кивком пригласив меня за собой. Я хотел спуститься так же быстро, но скользнул каблуками по ступенькам, больно стукнулся головой и, будто с турника, плюхнулся на вторую палубу. Афанасьев сделал вид, что не заметил.
– Товарищ командир, новичок к нам, - доложил он, пропустив меня в дверь каюты. И, словно невзначай, спросил: - Этот, что ли, мне на смену?
Командир, сидевший за небольшим столиком, привстал и сразу занял собой полкаюты.
– Заходите, заходите, ждем. И давненько.
Он чуть сдвинул рукав с золотыми нашивками капитана 3-го ранга и взглянул на часы.
– Девять ноль пять? А ждали к девяти ноль-ноль. Так, вам кажется, было предписано?
Чего угодно, а такой дотошности я не ожидал. Человек пришел на корабль не на день-два - и уже счет на минуты. Можно было бы приветить и поласковей.
– Вы свободны, Афанасьев, - сказал командир, а мне показал на кресло, приглашая сесть.
В каюте, напоминающей плацкартное купе, сквозь сизоватый сигаретный дым кругло брезжил иллюминатор. На столике - скатертью со свивающимися углами карта и журнал "Морской сборник" с военно-морским флагом на обложке. За шелковой ширмой угадывалась постель. На серой стене, прямо над столом, фотография допотопного катера. "МО, - определил я, - "Морской охотник" довоенной постройки. И зачем здесь эта старая калоша?"
– Конечно, не салон белоснежного океанского лайнера, - перехватил мой взгляд командир. И усмехнулся чему-то своему.
– Но ведь мы здесь не по льготной профсоюзной путевке. Так, что ли, матрос Тимошин?
Да, конечно, это не прогулочная яхта, мысленно согласился я. Но тем более ни к чему и эта оранжерея. В углу каюты стояли два алюминиевых лагуна, в каких обычно варят борщ и макароны. И в этих нелепых вазах красовались сейчас букеты белых астр. В каюте боевого корабля они выглядели странно и противоестественно. И зачем так много цветов? Не торговать же ими, в самом деле... Сентиментален этот "кап-три" и, вероятно, любит Надсона: "Цветы - отдохновение души... очарованье памяти безбрежной!"