Вепрь
Шрифт:
Соня не спешила. Она записала в дневник домашнее задание, собрала портфель и, подождав, пока в дверях рассосется затор из галдящих одноклассников, вышла из класса. К ней сразу же пристроился белобрысый Ромка Чернов, ухаживающий за ней уже целые две недели. Он молча забрал у нее портфель и поплелся рядом, поддавая коленом по обоим портфелям. Только что Мария Сергеевна поставила ему великолепную двойку за плохой рассказ о Ледовом побоище, и вся его веселая бесшабашность разом улетучилась. Обычно, провожая ее домой после уроков, Ромка трещал без умолку обо всем подряд, и это вполне ©купало Сонино молчание, но сейчас он был не в настроении. Они молча спустились по лестнице, зашли в раздевалку и облачились в свои куртки.
На дворе сочилась морось из гонимого ветром холодного тумана, сквозь него с трудом проглядывали тени притихших домов и несуразные силуэты раскачивающихся деревьев. Школьная площадка была выложена из прямоугольных бетонных плит, в стыках между ними частенько застревали женские каблучки и колеса велосипедов, а сейчас в них струились ручейки, вытекающие на дорогу и образовавшие там уже довольно солидную тёмную лужу с бензиновыми пятнами.
Дети перешли через площадь, обошли лужу, и вдруг Соня заметила под раскидистой опавшей березкой Витьку Самохина, размахивающего руками перед бледным личиком Машеньки Лисовских. Мальчишка что-то отрывисто кричал, Машенька, испуганно закусив губу, часто моргала. Казалось, она вот-вот заплачет.
Соню это насторожило. Самохин совсем не из тех, с кем Машенька водила знакомство: он был двоечник и закоренелый хулиган, она же — круглая отличница примерного поведения.
Соня с Ромкой подошли ближе. В глазах Самохина бушевала настоящая ярость, у Машеньки дрожали щеки. Голос мальчишки гремел барабаном, разрывая туман в клочья.
— Так и скажи, что пожалела! — орал он, к его толстый короткий палец упирался то в Машеньку, то в пелену тумана над ее головой, то в собственную грудь. — Мария в твою сторону даже не смотрела!
Машенька что-то лепетала, пытаясь оправдаться, но Самохин её не слушал. Он продолжал кричать, с каждой секундой выдавая все больше децибел.
— Не ври, не ври!
Соня знала, в чём тут дело. Самохину сегодня не повезло точно так же, как и Ромке Чернову. В середине урока Марии Сергеевне пришло в голову устроить письменную проверочную работу по трем последним параграфам учебника. Целых пятнадцать минут Самохин тщетно выпрашивал у Машеньки её тетрадь. Он не надеялся, конечно, что учительница поверит в то, что он сам написал работу на «отлично», на тройку можно было надеяться, а большего ему и не надо.
— Не ври, понятно?! Сейчас по лбу дам, что бы больше не врала!
А вот это уже было серьёзно. Дать по лбу для него — раз плюнуть. Когда Соня с Ромкой поравнялись с ними, девочка замедлила шаг, посмотрела на своего спутника. «Ну, — просили ее глаза, — сделай же что-нибудь, ты же мужчина». Ромка сделал удивлённый вид, когда Соня остановилась.
— Ты что?
Она кивнула на Самохина, ядовито прищурившись.
— Ну и что? — недоумевал Ромка. — Это их дела, пусть сами и разбираются.
Внешне он остался равнодушным, только глаза распахнулись, зрачки превратились в чёрные точки, взгляд забегал. Ромке ужасно не хотелось драться. Да он и не умел.
— Ну что, пойдём? — нетерпеливо спросил он.
Она покачала головой, уже не глядя на него. Она смотрела на Машеньку и Самохина. А тот продолжал горланить, руки его взмывали в воздух, опускались, напоминая ветряную мельницу. По Машенькиному лицу уже покатились первые слезинки.
Соня почувствовала, что закипает. И не потому, что не могла выговориться; нет — она не терпела несправедливости. Крепко стиснув зубы, Соня выхватила из рук опешившего Чернова свой портфель и, размахнувшись, врезала им Самохину по голове. Тот мгновенно умолк; стало так тихо, что было слышно, как туман опускается на жухлую траву.
— Ты что, ты что? — бормотал он, схватившись за голову и пятясь.
Соня опять размахнулась, и портфель снова опустился на его голову. И. еще два раза. Самохин пятился, закрываясь от ударов руками.
— Ты что, сдурела?
Запыхавшись, Соня остановилась. А Самохин уже оправился от потрясения.
— Дура ненормальная! Ты тоже в лоб хочешь?
Он кинулся на неё с кулаками, но тут на его пути вырос Ромка Чернов. Он был меньше, слабее, не умел драться и в других обстоятельствах ни за что не встал бы против Самохина, однако сейчас, при Соне, не мог показать, что отчаянно трусит.
Мальчишки сцепились. Соня, обнаружив, что Ромка в деле оказался не так уж слаб, взяла Машеньку за локоть. «Молодец, Чернов, — подумала она. — Наверное, я разрешу тебе сегодня поцеловать меня в щёку…»
С этих пор они с Машенькой стали неразлучны. Тяга к рисованию ещё больше сблизила их. Карандаш, кисть и краски стали своего рода символами их дружбы. Машенька уже два года посещала художественную школу; именно она впервые объяснила Соне, что такое мольберт, ось симметрии, светотень и блики…
К концу четвёртого класса Машенька обратила внимание, что у Сони весьма неплохо получаются портреты. Увидев ее с косынкой на голове и ромашкой во рту, Машенька восхитилась.
— У тебя здорово получается. Хочешь, я покажу твои рисунки Роберту Григорьевичу? Вместе сходим и покажем…
Соня смотрела обрадованно и вопросительно.
Машенька всплеснула руками, немой вопрос подруги она поняла. Она вообще всегда легко понимала Соню.
— Роберт Григорьевич — самый настоящий художник. Он директор нашей художественной школы. В прошлом году в Москве была выставка его картин, мы с папой специально на неё ездили…
Роберт Григорьевич Крымов долго разглядывал Сонины работы, некоторые из них откладывая в сторону. Соня не отрываясь смотрела на его лицо. Он ей понравился с первой же секунды, хотя больше напоминал геолога, чем художника: лет сорока, высокий, крепкий, с аккуратной прямоугольной бородкой, рыжеватыми усами. Коричневые жилистые руки были сплошь покрыты черными волосами, даже на пальцах росли волосы.
Просмотрев рисунки, он почесал щеку.
— Так это твои работы? — спросил он Соню.