Вепрь
Шрифт:
Я наконец решился совершить путешествие к вышкам. Уже в первых числах марта потеплело, и удовольствие шлепать на лыжах по тающему снегу через лес представлялось мне сомнительным. Но сажать кабанов на строгую диету я тоже был не вправе. Оно, конечно, Великий пост еще не закончился, но скоромное даже Ольга Петровна себе позволяла. А кабаны и вовсе были неверующими.
— Долг превыше всего! — сказал я Насте, собираясь в дорогу.
— О таком я всегда и мечтала, — обрадовалась она. — Ты — рыцарь. Это
— Рыцари строились "свиньей", — возразил я, польщенный тем не менее. — Но и я построюсь. А ты маши мне с крыльца надушенным полотенцем и шли воздушные поцелуи.
— Дудки. — Натягивая свитер, Настя замешкалась.
Ее великолепная рыжая коса никак не хотела проходить сквозь узкую горловину.
— Обрекаешь себя на лишения, — предупредил я се.
Но она была готова к лишениям. Она даже к невзгодам была готова, лишь бы увидеть место моего поединка с вепрем-убийцей. В этом я отказать ей не мог.
Лыжня расползалась под нами, снег, перемешанный с дождем, хлестал в наши лица, но мы шли вперед, счастливые оттого, что — вместе.
Добравшись до срединной вышки, мы обнаружили, что не мы пришли к финишу первыми. Нас опередил более тренированный и зрелый бегун. Победителю, как известно, достается все. Лыжник яростно шуровал совковой лопатой в закромах, выбрасывая зерно на талый снег. Развалины самой вышки его не прельстили, как не прельстил обезглавленный скелет бывшего секача-великана. Настя, не отрываясь, смотрела на обглоданные кости своего кровного врага, тогда как мое скорбное внимание было приковано к ударной работе лыжника в спортивном костюме с капюшоном. Поиски наследства академика Белявского не ограничились территорией поселка.
— Штернберга на вас нет! — произнес я в сердцах, горстями ссыпая разбросанное зерно в мятое ведерко, оставшееся лежать там, где я его бросил.
— Закрой хлебало! — резко обернувшись, окрысился разгоряченный спортсмен. — Он меня еще будет пятой поправкой пугать!
Препираться с ним было бесполезно. Наполненное ведро я высыпал в ясли и стал набирать следующее. Я слышал, как лопата ударилась о доски и заскребла по днищу короба. Я слышал, как спортсмен подкрадывается ко мне сзади. Его выдавал скрип снега.
— Где портфель?! — крикнул яростно топтун у обвислого уха моей шапки, когда я заканчивал добирать третье ведро.
Так, наверное, деятели продразверстки пытались застать врасплох подчистую ограбленного мещанина неожиданным вопросом, который он слышал по сто раз на дню: "А где хлеб?!"
— Не орите, не в лесу — Это уже к нам подошла Анастасия Андреевна.
— Кто такая? — расстроился лыжник. — Ваши документы!
Расстроился он, разумеется, не из-за нас. Расстроился он из-за того, что, как я уже отметил, победителю достается все, а стало быть, достается
— А ваши документы? — фыркнула Настя.
— При чем тут мои? — Он стал охлопывать свой спортивный костюм, и лицо его обрело цвет маскировочного халата, в котором еще недавно щеголял Семен Ребров. — А где мои документы? Вот черт! Документы где, мать их?
Бормоча под нос невнятные проклятия и порой отчетливо сквернословя, он заметался по загаженной поляне.
Ясли были наполнены до краев, и мы собрались в обратный путь.
— Не замерзла? — спросил я Настю, но она только светло улыбнулась.
Я бросил прощальный взгляд на убитого горем Спортсмена, и, взяв Настю за варежку, поехал к просеке.
— Ребята! — жалобно окликнул он нас, когда мы проследовали мимо. — Может, по дороге найдете?
— Мы по разным дорогам ходим, — жестоко ответила Анастасия Андреевна.
— Его документы, — сказала она минут через пять, когда мы порядочно отдалились.
Настя величественно взмахнула рукой, будто лесная фея, и в сугроб из варежки выпало бордовое удостоверение.
— Ну, ты даешь! — откликнулся я на ее широкий жест.
— Когда он так темпераментно лез на крышу короба, из кармана высыпалось, — объяснила она поспешно, чтобы я не заподозрил ее в краже.
И мы дружно расхохотались. Мы так хохотали, что последняя, быть может, парочка снегирей в окрестных лесах вспорхнула с насиженной ветки. Гаврила Степанович рассказывал мне, что, после того как Хрущев к формуле коммунизма, помимо всеобщей электрификации, добавил еще и химизацию, снегири, да и многие виды птиц, промышлявшие на заснеженных полях, сильно повывелись.
Довольные и счастливые, мы вернулись в свой дом на окраине. У "Замка" Реброва-Белявского стояла карета неотложной помощи. "Над Захаром хлопочут, — подумал я мельком. — Это — ничего. Парень он твердый. Оклемается".
Дома нас ждал горячий ужин. Слепота Ольги Петровны совсем не мешала ей готовить замечательную гречневую кашу с тушенкой.
Теперь, следуя предписанию врача, Анастасия Андреевна соблюдала режим и ложилась рано. Мы же с Ольгой Петровной были "совы".
— Не желаете ли, я вам вслух почитаю? — предложил я старухе.
Еще засветло я выманил Караула из его "караулки". Труда это не составило. Тепло и мозговая кость сделали все за меня. Чемодан под дощатым дном просторной конуры помещался впритирку. Вытягивать его мне даже не пришлось. Я лишь распустил молнию и вытащил помещенную сверху стопку общих тетрадей.
— Что же? — оживилась Ольга Петровна. — Что же мы будем сегодня читать, Серж?
Обыкновенно ей вслух читала Настя, но последние месяцы это случалось крайне редко.