Верь мне
Шрифт:
– Если я с ней порву, через пять часов буду в Киеве. А так нельзя. Мне нужно себя связать.
– Почему нельзя? Что ты городишь? Ну, Сонька, конечно, попинает тебя, как говно! Ты полюбэ заслужил, не отрицаешь же… Но со временем, я уверен, заработаешь и прощение.
– Да блядь… Нельзя, чтобы она меня прощала!
– Чё ты зарядил? Нельзя, нельзя…
Глубокий вдох. Шумный выдох. Сигарета – пальцами в крошево.
Новый судорожный вдох… И признание, которого не слышал никто, кроме мозгоеба, к которому я третий месяц хожу.
– Я ее ударил.
– Что?!
– Что слышал! Когда я увидел Соню голой в квартире Христова, я, блядь, зарядил ей пощечину, понимаешь?! – проорав это, вскакиваю на ноги.
Ошарашенный Тоха подрывается следом. Смотрит на меня как на ублюдка. Да я им и являюсь. Несомненно. Не отрицаю. Обиды не ощущаю. Только выжигающие нутро боль и стыд.
– Я хренею… Блядь… – выплевывает Шатохин агрессивно и вместе с тем все еще растерянно. – Ты конченый, ясно?!
– Думаешь, я этого еще не знаю?! – выдаю звериным ревом. – Потому никаких долбаных иллюзий и не строю! Не должна Соня меня прощать! Не должна! Сейчас… Тем более!!!
– Безусловно. Сейчас согласен.
Я отворачиваюсь. Иду в ванную. Скидываю окровавленную футболку. Не заостряя внимания на своем отражении, умываюсь. И нащупав состояние какого-то извращенного хладнокровия, направляюсь к Христову.
Нахожу в шкафчике бутылку водки, вскрываю ее, выдергиваю из Еблантия кляп и, запрокинув ему голову, заливаю в него алкоголь, пока он не начинает давиться и блевать.
Никаких эмоций его мучения у меня не вызывают. Все то время, пока длится экзекуция, я думаю лишь о том, что должен наказать каждую причастную к той катастрофе тварь.
Тоха в процесс не вмешивается. Видит, что я контролирую себя и легко сдохнуть Христову не позволю. Перед новой порцией водки даю ему проблеваться и даже отдышаться.
А потом… Обессиленный шут раскалывается, и я узнаю, что режиссером-постановщиком того ебаного спектакля была моя мать.
Моя родная, блядь, мать.
8
Забери. Мне больше не нужно.
Три недели спустя
Когда-то я мечтала быть постоянным участником помпезных светских мероприятий. Сейчас же все мое естество лишь на звуки специфического музыкального сопровождения оживает нервной дрожью. После всех печальных событий прошлого, мелодичный джаз вызывает у меня тревожные ассоциации.
С трудом, но сохраняю естественный ритм дыхания. А вот сердце… Заходится в панике. Разобрать не могу, чем обусловлена эта реакция.
Страхом?
Или все же предвкушением новой встречи?
– Сложно понять, что происходит… – проговаривает Тимофей Илларионович, пока мы с ним продвигаемся по залу. – Однако совершенно точно, что-то происходит.
Встретился ли Саша с Лаврентием? Узнал ли правду? Поверил ли ему?
Ни на один вопрос ответа получить не удалось.
То ли Георгиевы хитрее Полторацкого и его команды… То ли поездка в Болгарию никак не связана с Христовым…
Суть в том, что местоположение последнего генеральной прокуратурой так и не было определенно. Мы до сих пор не знаем, жив ли тот! Тимофей Илларионович получил странный отчет, будто бы в Варне Саша занимался экстремальными видами спорта.
Сто девять прыжков с парашютом за неделю. Что это? Зачем? Он будто бы в прямом смысле играл со смертью.
Я когда эту информацию получила, внутри все загорелось, словно судорожным рывком не обычный воздух вдохнула, а настоящее пламя. Оно выжгло все: обиду, боль, злость. Остался лишь страх… За Георгиева! И проклятая нерастраченная любовь.
Набрала его номер. Сердце едва не разорвалось, пока дождалась холодное:
– Привет.
Заплакала. Ничего сказать не смогла.
– Соня… – выдохнул Саша.
И снова тишина, которую нечем заполнить.
Жив, убедилась лично. Отключилась. Он не перезванивал.
Тянулся день за днем, неделя за неделей… Георгиев не давал о себе знать. Как изначально и договаривались, не писал и не звонил. Зря только переживала, будто он что-то выяснит и примчится за объяснениями.
Облегчение… Разочарование… Злость… Я снова не знала, каким чувствам отдаться. Но удивление все же было самым глубоким и сильным.
Не мог мой Саша Георгиев проигнорировать то, что я ему сказала. Не мог не проверить эту информацию. Не мог отпустить!
Разве только… Больше не нужно? Все прошло?
Полторацкий устал ждать его реакции и попросил меня снова явиться в Одессу. Я тотчас все бросила и прилетела. Он все еще возлагал на нас с Георгиевым большие надежды. Я же не знала, что и думать.
Казалось, что первая встреча была тяжелой.
Наивная…
Сегодня я несу настоящий траур по нашей любви.
Внешне вся в черном. Внутри вся в красном.
– Сначала Александр изъявляет желание перейти из статуса формального владельца компании с правом первой подписи в статус генерального директора, – рассказывает Полторацкий по факту. – Через три дня после назначения он увольняет утвержденного ранее помощника и наперекор всем мозговым вливаниям отца назначает своей правой рукой кого-то из рядовых сотрудников. Еще через два дня он заворачивает первую липовую сделку, которая, как и ряд предыдущих, служила банальной отмывкой денег. И еще через четыре – полностью перекрывает весь южный трафик. Никаких пояснений своим действиям он пока не дает. Все зависимые от Георгиевых люди рассчитывают, что это временно. Мол, пройдет перестройка, утихнут амбиции, и сотрудничество возобновится. Но смута посеяна. Кажется, Александр готов развалить бизнес деда. И все бы ничего… Как вдруг эта помолвка с Машталер. Зачем?
По моему телу сбегает не первая и не последняя волна озноба. А вот щеки, напротив, опаляет жаром. В висках начинает выстукивать отравленная кровь. Будь кожа чуточку тоньше, вероятно, прорвались бы фонтаны.
Но я заставляю себя улыбнуться.
– Любовь… – выдыхаю. – Не думали об этом? Когда ситуация выглядит чересчур странной, чаще всего оказывается – все просто.
«Владу я никогда не ревновал… Не ревновал, потому что не люблю…»
Лгун.