Вера Чистякова

Гуро Вл.

— Пфуй! — сказала Рената. — Перемените тему, господин лейтенант!

— Охотно!

Разговорчивый лейтенант рассказал, что он состоит членом популярного общества «Крафт дурх фройде» — «Сила через радость».

Он пустился в описание воскресных прогулок общества.

— Ну, это скучно! — заявила Рената. — Я хочу спать.

Лейтенант ушел. Поезд двигался медленно. В щель проникал мерцающий свет. Крошечный лучик прыгал по полу, от мелькания его хотелось спать, спать…

Проезжали большую станцию — блеснули огни и исчезли. Женщины заснули.

Наталья Даниловна проснулась от резкого толчка. Поезд стоял в поле. Сильный шум слышался за перегородкой. Можно было разобрать злобные, хриплые выкрики: «Живо!», «Не толкайся, свинья!», «Вон выходи!», «Шевелись же, корова!» Раздалась команда, подаваемая через ручной рупор: «Все из вагонов! Живо! Вы!», «Луфт! Луфт!» [16] — повторил тот же голос.

Гремя амуницией, солдаты прыгали на землю. Про женщин забыли.

Когда шум несколько утих, послышался звенящий, дальний звук.

16

Воздух! (нем.)

— Русские самолеты! — сказала Наталья Даниловна спутнице. — Давайте выйдем.

Рената, проявив неожиданное присутствие духа, спокойно собирала дорожный несессер.

Они вышли в лунную ночь. Облитый серебряным светом, стоял на пути их состав. Какие-то фигуры бегали по вагонам, выносили ящики с гранатами. Солдаты залегли в кюветах неподалеку.

Метрах в трехстах от них была видна станция и строения за ней.

В легких перистых облаках показалась девятка самолетов. Наталья Даниловна не почувствовала страха. Лежа в траве, она следила за полетом бомбардировщиков. Но и Рената, подняв голову, смотрела блестящими глазами в небо. Самолеты тройками развернулись над станцией и по одному йхо-дили в пике.

С опозданием заработали зенитки. В небо взвился каскад разноцветных огней — били трассирующими пулеметными очередями. Стало совсем светло. Но боевой порядок машин не нарушался. Самолеты делали заходы, пикируя над станцией. Раздалось несколько взрывов. Все заволокло дымом, сквозь который жадно прорывались языки пламени. По-видимому, строения за станцией были складами боеприпасов — раздался взрыв большой силы, и облако земляной пыли двинулось на пассажиров, залегших в степи.

Когда оно рассеялось, стало видно, что одна тройка самолетов приближается с огромной быстротой. Многие солдаты, не выдержав, выбегали из кюветов, бестолково метались по полю. Самолеты, отбомбившись, низко проносясь над степью и делая крутые виражи, расстреливали солдат из пулеметов.

Гул моторов стоял в ушах. Рената лежала ничком, накрыв голову капюшоном плаща.

Вторая тройка самолетов развернулась над поездом. У этих еще были бомбы: раздался двойной взрыв, и Тотчас вспыхнули цистерны, черные клубы дыма поползли от поезда.

Когда Наталья Даниловна снова смогла открыть глаза, она поняла, что ее оглушило. Пробегавшие мимо нее с искаженными лицами солдаты и офицеры, казалось ей, беззвучно раскрывали рты.

Когда и это ощущение прошло, она поднялась. Недалеко от нее лежал убитый офицер. Она взглянула в исковерканное лицо и узнала его: это был лейтенант, который развлекал их разговором, член общества «Сила через радость».

НЕ БОИТЕСЬ ВОЗДУШНЫХ НАЛЕТОВ

Подъезжая к Берлину, пассажиры «Де-цуга» [17] стали волноваться: узнали, что поезда не подходят ни к одному из вокзалов — опасались бомбардировок.

Наталья Даниловна и Рената, попавшие в этот поезд после бомбежки, оказались где-то в районе Трептова, в дальнем пригороде Берлина. Не было ни такси, ни носильщиков.

Пока они раздумывали, как им добраться до центра, завыли сирены, и тотчас мгновенно нахлынувшей толпой они были втиснуты в подземелье бомбоубежища. Здесь было так тесно и душно, что, не дожидаясь отбоя, женщины выбрались на улицу.

17

Де-цуг (нем.) — курьерский поезд.

Небо было залито мертвенным светом прожекторов. Громадные гроздья ракет висели в нем, как связки детских цветных шаров. По направлению к центру города мчались санитарные кареты, огромные и торжественные, как саркофаги.

Они насчитали двенадцать карет. Это был разрушительный воздушный налет, о котором на следующий день писала мировая пресса.

Свидание с Веллером было длительным.

— Я должен был вызвать вас, — говорил толстяк, глубоко погрузившись в кожаное кресло, — потому что есть важные новости. Химические приготовления никогда не были такими широкими, как теперь. Возникла страшная угроза.

Он открыл кожаную папку с золотыми буквами: «служебно», «срочно».

— Здесь договоры с военным ведомством. А вот реализованные поставки. Особым спросом пользуется новый, необычайной стойкости газ. Вот его формула…

Они работали долго, не замечая времени. Когда Веллер раздвинул тяжелые портьеры окон, скупой берлинский рассвет плыл над городом.

Наталья Даниловна вышла на пустынную улицу. Сквер был пуст. Не бил фонтан из каменной чаши, и гипсовая нимфа, запыленная и потемневшая, напрасно приникала к ней сухими губами. Морды каменных львов тоскливо смотрели из зелени, частые трещины бороздили их мощные тела. За спинами мраморных зверей укрылись батареи. Маскировочная сетка скрывала зенитки.

Знакомой аллеей Наталья Даниловна прошла к восточным воротам. Колючая проволока зацепилась за ее платье. Снизу — пожелтевший мох скрывал вход в дзот — появилась зеленая фигура с выставленным вперед штыком. Солдат рявкнул:

— Цурюк! [18]

Она повернула в боковую аллею. Впереди виднелись затейливые чугунные узоры ворот выхода, но и здесь два скрещенных штыка преградили ей путь. На старом каштане была прибита дощечка: «Проход воспрещен. Сопротивление патрулю карается смертью».

18

Назад! (нем.)

Она вернулась и, покинув сквер, пошла нелюдной улицей.

На перекрестке раньше сверкали огромные зеркала парикмахерской. В них, как в озерах, играло солнце. Из разноцветных шелков выглядывали женские головки — все, как одна, одинаковой «арийской» масти, с одинаковыми высоко-высоко нарисованными на чистом лбу тонкими бровями — так достигалось модное выражение «изумленной невинности».

Теперь не было больше удивленных головок. Не было и дома. Ничего не было здесь. На месте дома осталась гладкая четырехугольная площадка, видимо недавно залитая свежим асфальтом, с обелиском посередине. На обелиске под стеклом висело обращение: