Вера Чистякова
Шрифт:
Приказание было подписано комендантом и скреплено его же печатью.
Этот документ был изготовлен Натальей Даниловной и точно соответствовал образцу, бывшему перед ее глазами.
Начальник караула, следуя предписанию, начал снимать посты. Следом за ним шел начальник прибывшей команды, он расставлял своих людей. Все делалось быстро, четко и очень тихо, чтобы не разбудить спавших в доме.
Сменившиеся солдаты, зевая, рассматривали в лунном свете генеральские машины, «лилового Медведя» и блестящих шоферов.
Затем они Построились.
— Доброй ночи, камрад. Хайль Гитлер!
И небольшая колонна удалилась по направлению к городу.
Как только шаги их смолкли вдалеке, двенадцать человек из вновь прибывших, оставшихся в резерве в караульном помещении, вошли в дом. Их вел Мюллер. Четыре направились по коридору к помещению, где спали денщики. Расположение комнат им было известно.
Наталья Даниловна сидела на постели в своей комнате, поглаживая спину сеттера. Ее поразила удивительная тишина. Только раз послышалась глухая возня в спальне, Да упал задетый кем-то стул. Это Рудольф, выхватив из-под подушки пистолет, пытался сопротивляться. Его замотали в одеяло так крепко, что он едва не задохнулся в пути.
Два человека вынесли генерала фон Шлейница. «Охрану» дома сняли.
Наталья Даниловна видела в окно, как они тронулись в путь. Впереди шли два мотоцикла. За ними — камуфлированная зеленоватая длинная машина со знаком «лиловый медведь со щитом». На заднем сиденье ехал генерал, закрывая лицо воротником шинели. Сходство с фигурой фон Шлейница было поразительным. На полугрузовичке, рассевшись по скамейкам вдоль бортов, вооруженная до зубов ехала «генеральская охрана».
Головную машину вел шофер в блестящем мундире. Его длинный нос выдавался из-под форменной фуражки с большим козырьком.
Отъезд состоялся в назначенное время.
Контрольные посты на заставах могли убедиться в аккуратности генерала.
ШЕСТЬ ЧАСОВ ОЖИДАНИЯ
Дом опустел. В нем оставались только мертвые. Быстро светало. Наталья Даниловна выключила электрический свет. Она вошла в соседний кабинет. Походная койка стояла пустой. Мертвый Плечке лежал на полу, скорчившись. Наталья Даниловна сбросила с койки подушку. Ключи здесь… Так она и предполагала. Этот плоский, с остроконечной головкой — от его сейфа. Порядок, в котором сложены бумаги, ей известен… Вот документы переброшенных за линию фронта.
Прошло только двадцать минут. Только двадцать! Она прячет документы в свою полевую сумку. Выходит в соседнюю комнату. Телефоны безмолвствуют.
…Сейчас она могла думать о чем угодно, сидеть тихо-тихо, прислушиваясь к гудению ветра в верхах сосен. Его никогда не было слышно в этих комнатах раньше.
Она могла взять книгу, сосредоточиться на прочитанном. Или сесть за стол, написать что-нибудь… Письмо? Кому? О чем? Ей оставалось пробыть здесь шесть часов. И это было труднее, чем все то, что она пережила прежде. Шесть часов полного бездействия и настороженности.
Эти шесть часов необходимы для того, чтобы дать возможность группе Острикова дойти до партизанской зоны. Она сама разрабатывала план, сама определила свое задание. В эти шесть часов она, оставаясь в пустом доме, где, кроме собаки и невидимого сверчка, были только мертвые, как бы прикрывала отход группы, похитившей фон Шлейница.
Из штаба могли позвонить и ночью. Она ответит: «Хауптманн? Выехал. Будет к концу дня… Да, Остриков с ним…»
Прошло всего полчаса. Группа миновала уже заставу. Рудольф возвращается туда, откуда бежал вместе с ней.
…Интересно, что знает Мейснер? Нет сомнения, он унюхал кое-что… Кое-что. Не более. Однако остается еще целых пять часов и десять минут. Какие тяжелые часы, какие тяжелые минуты! Не надо смотреть на циферблат. Говорят, что самые тяжелые часы узника — последние перед освобождением. Но рядом с ним есть люди, а здесь только мертвые. Не надо смотреть на стрелки. Нет, бросила взгляд. Осталось четыре часа пятьдесят минут.
Наталья Даниловна раздумывает, колеблется. Она берет трубку и вызывает штаб армейской группы, связанный с «97-ф». Кто сегодня дежурит?
— Ах, это вы, герр лейтенант?.. — Она представляет себе розовощекое лицо лейтенанта Рунге. — Очень рада, что это именно вы. Вообразите, звоню вам вовсе не по делу. Нет. Просто наши все разъехались. Я одна, и время тянется ужасно медленно… Поболтаем? Если будет необходимость, нас прервут…
Наталья Даниловна сообщает об отъезде фон Шлейница, рассказывает подробности: генерал острил, подшучивал над Плечке.
Рунге в восторге. У них как раз затишье. В штабе любят такие разговоры. Рунге смакует подробности. Потом он будет козырять своей осведомленностью перед сослуживцами.
Мимоходом она спрашивает, не собирается ли кто из штаба в их группу. Нет, никто. Она отнимает от уха трубку, отводит ее в сторону, переводит дух… Снова берется за трубку, слышит болтовню Рунге. Он рассказывает злободневный анекдот. Она не может с ним больше говорить, волнение сжимает ей горло…
Но она смеется, весело смеется:
— О да, герр лейтенант! Это забавно. Вы остроумный человек…
Разговор с Рунге занял тридцать пять минут. И, значит, осталось еще… Не надо смотреть на циферблат.
КОНЕЦ МЕЙСНЕРА
Она не смогла бы потом рассказать, как прошли остальные часы. Но вот последняя минута. Теперь надо торопиться. Они уже там. Если бы дело сорвалось, было бы уже известно.
Наталья Даниловна вышла из дома, завела мотоцикл. Ее проводил вой запертого в доме пса.
Когда она пересекла шоссе, солнце стояло уже высоко. Вот то место в лесу, где ее должен встретить Пищик. Оставалось еще десять минут до его приезда.
Куковала кукушка. Наталья Даниловна загадала: «Сколько мне осталось жить?» Но кукушка внезапно замолчала.