Вера Чистякова
Шрифт:
— Наталья Даниловна исполнит арию Лизы…
Рукоплескания заглушили его слова.
Певица улыбнулась и еле заметно кивнула. Прозвучало короткое вступление. Пауза… И полились звуки, полные печали, страстная жалоба покинутой девушки.
Она взволновала всех в этом зале: семейных людей, девушек, молодых лесорубов, считавшихся отчаянными ребятами, старика — станционного сторожа, пришедшего за десять километров на сегодняшний концерт…
«И чего это мне сделалось так хорошо? — спрашивал себя Генка Пищик. — Ну, какое, в сущности, дело мне до этой самой Лизы, которая жила больше сотни лет тому назад? А вот берет за душу… И как берет! Почему?»
— Редкий голос для здешних мест… — пробормотал высокий, широкоплечий мужчина, сидевший у самой стены.
Он пристально смотрел на сцену.
Певица взяла последнюю ноту и замерла, слегка подняв руку, словно прощаясь с улетевшей мелодией.
В зале захлопали, зашумели. Лесорубы топали ногами, выражая этим свое одобрение.
— Браво! — кричали во всех рядах.
— Просим «Соловья»! «Катюшу»! Бригадир такелажников жестом призвал к тишине.
— «В далекий край товарищ улетает»… — запела певица.
Голос звучал так сильно, что казалось, ему тесно в четырех стенах, что рвется он наружу, в таежные дебри, в степь, чтобы звучать там на просторе и уйти далеко, за пологие холмы, укрытые мглой…
Концерт был окончен. Оркестранты укладывали свои инструменты, дежурные тушили свет в зале клуба. Но на сцене задержалось много людей. Каждому хотелось поздравить певицу с успехом или просто еще раз посмотреть на нее вблизи.
Пищик также был здесь. Он вертел во все стороны головой на несообразно длинной шее и не сводил с певицы влюбленных глаз.
На сцене оказался и высокий мужчина, сидевший во время концерта у стены. Он, по-видимому, выжидал, когда людей вокруг исполнительницы поубавится, чтобы подойти к ней.
За мужчиной из дальнего угла сцены незаметно наблюдал стройный, худощавый человек, одетый в черный полушубок и шапку-кубанку из черного каракуля.
— Ну что же, пошли, товарищ Приходько? — окликнул его директор комбината.
— Пошли, Григорий Петрович, — коротко отозвался тот.
И они направились к выходу.
Возле Натальи Даниловны теперь оставалось всего несколько человек, не спешивших расходиться. Молодая вертлявая женщина схватила певицу под руку и твердила, что она ни за что не отпустит ее, пока не напоит чаем со своим необыкновенным вареньем из ежевики и морошки.
— Ко мне! Ко мне! — повторяла она. — Переоденьтесь и ко мне!
Это была сослуживица Натальи Даниловны и ее соседка по квартире.
К певице подошел Пищик. Ему хотелось сказать что-то свое, особое, чтобы вышло не так, как у других.
— Наталья Даниловна… — торжественно начал он и осекся.
Певица вопросительно смотрела на него. Она улыбалась, ее улыбка смущала Пищика.
— Слушаю вас, Гена…
— Вы просто за душу берете, Наталья Даниловна! Я чуть не заплакал, честное слово!
Пищик для убедительности хлопнул шапкой по декорации. Поднялась туча пыли, кто-то чихнул. Пищик сконфузился и, все больше и больше смущаясь, машинально продолжал выколачивать пыль, повторяя:
— Дорогая Наталья Даниловна, вы сегодня так пели… так пели…
— Постараюсь петь еще лучше, Гена, — ласково сказала Наталья Даниловна.
— Лучше нельзя, честное слово!
— Разрешите и мне выразить свое восхищение вашим талантом, — раздался спокойный мужской голос.
К певице подошел широкоплечий мужчина высокого роста.
— Боюсь, что буду повторять уже сказанное другими, но что же делать. Талант покоряет всех. Позвольте, Наталья Даниловна, представиться: инженер-механизатор Кротов Роман Иванович.
Наталья Даниловна повернулась к говорившему и взглянула на Кротова. Перед ней стоял человек атлетического сложения, с уверенными манерами. Совершенно голый череп, голубые умные и холодноватые глаза, плотно сжатые губы большого рта…
— Я прибыл в ваши палестины недавно, по долгу службы, — продолжал Кротов, — но имею некоторое отношение и к искусству, как дилетант, конечно. Меня уже подключили к самодеятельности. Малюю декорации для здешней сцены. Прошу разрешения показать вам свои скромные труды.
Глаза Кротова с какой-то особой пытливостью впивались в лицо Натальи Даниловны. Она спокойно выдержала его взгляд, улыбнувшись повела плечами и просто ответила:
— Приятно, что прибыло пополнение в здешнюю самодеятельность. Но вот в живописи я мало смыслю. Вряд ли смогу быть вашим судьей.
Сослуживица Натальи Даниловны заторопилась:
— Пойдемте же, Наталья Даниловна. Нам завтра рано вставать!
Кротов откланялся.
Спустя два часа после концерта в поселке все затихло. Огни в окнах погасли. С окраины доносились захлебывающиеся звуки гармони и слышался хриплый собачий лай. Бодро постукивал движок небольшой электростанции.
Со стороны лесной биржи несся грохот бревен. Там работа шла круглые сутки.
Надвинувшиеся с севера снеговые тучи окутали всю территорию поселка непроницаемой тьмой. Но наблюдательный человек мог бы заметить, что вдоль стен и заборов, направляясь прямо к зданию школы, осторожно проходит человек в черном полушубке и шапке-кубанке.
Все спали в этот час. Спал Пищик, спала восторженная соседка Натальи Даниловны. Спал в своей не вполне еще обжитой комнате и новый инженер комбината Кротов.
Человек подошел к одному из окон школы.
Внимательно оглядевшись по сторонам, прислушавшись к ночным звукам, он легонько постучал в окно. Занавеска на окне шевельнулась, и вскоре женщина выскользнула из дверей.
Оба, тихо переговариваясь, отошли подальше от крыльца.
— Ну как? Он? — шепотом спросил человек в кубанке.
— Пока не знаю, — ответила женщина. — Где же его рыжий парик?
— Надо думать, в чемодане. Он снял его при выезде из города.
Они разошлись через минуту.