Вера наших отцов (= Вера отцов наших)
Шрифт:
— Решайте прямо сейчас. Дополнительная информация вам не нужна.
Запинаясь, Чьен пробормотал:
— Признаться, я никогда не рассматривал это стихотворение с точки зрения… — Он почувствовал раздражение. — К тому же, это не Баха ад-Дин Зуара. Это четверостишие из «Тысячи и одной ночи». Тринадцатый век, тем не менее, я согласен.
Он быстро пробежал взглядом текст сочинения. Монотонный и скучный пересказ стертых партийных лозунгов-клише. Штампы, знакомые Чьену с рождения. Безгласый империалистический монстр, вынюхивающий следы истинного вдохновения, антипартийные группировки в восточных районах США, все еще плетущие сети заговоров… Необходимы настойчивость и бдительность, подчеркивал автор. Стереть с лица планеты недобитков Пентагона, подавить упрямый штат Теннеси, а особенно важно разделаться с болезнетворным очагом реакции на холмах Оклахомы. Сочинение вызывало зевоту. Очень серо. Чьен вздохнул.
— Наверно, — заметил Тзо-Пин, — мы должны дать товарищу Чьену возможность подумать над этой сложной проблемой на досуге. Вам разрешается взять сочинения домой на сегодняшний вечер и выработать собственное мнение, о котором вы доложите нам завтра.
Он кивнул, наполовину насмешливо, наполовину ободряюще. По крайней мере, он выручил Чьена из трудного положения, и уже за это тот был ему благодарен.
— Вы крайне любезны, — пробормотал Чьен, — позволив мне выполнить столь важное задание в счет моего собственного свободного времени.
Подонок, — подумал Чьен, имея в виду и Дзо-Пина, и смуглолицего Петеля. — Повесил на меня такую собаку, да и еще за счет моего же отдыха.
Да, компартия США явно в трудном положении. Академии перевоспитания не справляются с обработкой упрямой и своенравной молодежи-янки. И ты вешал эту собаку с одного функционера на другого, пока не добрался до меня.
Спасибо вам огромное, только не за что, — подумал он кисло.
Вечером в своей небольшой, уютно обставленной квартирке, он прочел второе сочинение, принадлежавшее перу некой Майон Калпер, и обнаружил еще одно стихотворение. Да, явно в этом классе занимались поэзией. Честно говоря, Чьен не любил, когда поэзию или любой другой вид искусства использовали как социальный инструмент. Но что поделаешь? Он устроился поудобнее в любимом спецкресле с суперполезной конфигурацией спинки, исправляющей дефекты осанки, закурил громадную сигару «Корона номер один» и начал читать.
Автор сочинения, мисс Калпер, выбрала для своего текста фрагмент из поэмы Джона Драйдена, английского поэта семнадцатого века. Это были финальные строки «Песни на день святой Цецилии»:
"Когда последний час отпущенный Проглотит жалкий хоровод, Зов трубный упадет с небес, Воскреснут мертвые окрест И сфер небесных встанет ход".Черт бы вас всех побрал, — мысленно выругался Чьен. — Драйден, следует полагать, предвосхищает здесь падение капитализма? «Жалкий хоровод» — это значит — капитализм? Боже! Он потянулся к сигаре и обнаружил, что она погасла. Сунув руку в карман за любимой японской зажигалкой, он приподнялся с кресла…
— Твиииии! — послышалось в это время из телевизора в противоположном конце комнаты.
Так. Сейчас мы услышим обращение нашего любимого вождя. Абсолютного Благодетеля Народа. Он заговорит с нами прямо из Пекина, где живет уже девяносто лет. Или сто? Сейчас с нами заговорит, как мы его иногда называем, Великая Задница…
— Да расцветут в вашем духовном саду десять тысяч цветков самоосознанной скромности и бедности, — начал передачу телеведущий.
Чьен, внутренне застонав, поднялся и поклонился экрану, как тому и надлежало быть: каждый телевизор имел скрытую камеру, передававшую в побез — полицию безопасности — информацию о реакции зрителей.
На экране появился четкий цветущий лик стодвадцатилетнего лидера Восточной компартии, правителя многих народов (слишком многих, — подумал Чьен). Хрен тебе, — мысленно нагрубил он ему, усаживаясь обратно в суперкомфортабельное кресло, но уже лицом к экрану.
— Мысли мои, — начал вечно юный Благодетель привычно глубоким и проникновенным голосом, — полны заботами о вас, дети мои. И моя особая забота сейчас — о товарище Тунг Чьене из Ханоя. Перед ним стоит нелегкая задача, решив которую он сможет обогатить духовную сокровищницу народов Востока, а в придачу — и Западного побережья Америки. Пожелаем же удачи этому благородному и преданному человеку. Я решил выделить несколько минут времени, чтобы воздать ему должное и ободрить его. Вы слушаете, товарищ Чьен?
— Да, товарищ Абсолютный Благодетель, — вновь поклонился Чьен.
Какова вероятность того, что партийный лидер действительно выделил его из миллионов и именно в этот вечер? Ответ заставил Чьена цинично усмехнуться, конечно, про себя. Скорее всего, передача идет только на его многоквартирный корпус или в крайнем случае, на город. А может, текст наложен методом синхронного дубляжа на телестудии Ханоя? В любом случае, от Чьена требовалось смотреть и внимать. Что он и делал, имея за спиной годы тренировок. Внешне он являл собой образец напряженного внимания.
Внутренне же он продолжал размышлять о тех двух сочинениях. Где был кто?
Как отличить всепоглощающий партийный энтузиазм от сатирической пародии?
Трудно сказать, потому они и швырнули ему эту горячую картофелину.
Он опять полез в карман за зажигалкой и наткнулся на серый конвертик, купленный у ветерана-калеки. О боже! Он вспомнил уплаченную цену. Деньги выброшены на ветер и ради чего? Он перевернул пакетик, увидел на обороте буквы. Интересно, — подумал он и начал разворачивать. Текст его зацепил — на что он и был рассчитан: «Вы не справляетесь с задачами как член партии и просто человек? Боитесь отстать от времени и оказаться на свалке истории?…»
Он быстро пробежал надпись, пытаясь уловить суть — что же именно он купил?
Абсолютный Благодетель продолжал монотонную проповедь.
Порошок. Крошечные темные крупинки, издававшие дразнящий аромат.
Очень приятно. Когда-то он нюхал табак — курить было запрещено — еще во времена студенчества, в Пекине. Любительские смеси, их готовили в Чанкинге бог знает из чего. К смеси добавляется любой ароматизатор — из апельсиновой цедры до детского кала, используемого в смеси под названием «Сухой тост». Именно после него Чьен бросил нюхать табак.
Пока Абсолютный Благодетель продолжал монотонно жужжать, Чьен осторожно понюхал порошок и перечитал показания — как утверждалось, порошок вылечивал все, от привычки опаздывать на работу и до влюбленности в женщину с сомнительным политическим прошлым. Смешно, но типично…
В дверь позвонили.
Чьен подошел и распахнул ее, заранее зная, что его ждет. За дверью был, конечно, Муа Куи, домовой надзиратель, в металлической каске и с обязательной нарукавной повязкой. Вид у него был решительно-деловой.