Вербное воскресенье
Шрифт:
ИНТЕРВЬЮЕР: А вы знаете, что это было?
ВОННЕГУТ: Кофе.
ИНТЕРВЬЮЕР: Так ваша мать училась писать рассказы?
ВОННЕГУТ: А мой отец писал картины в студии, которую устроил на верхнем этаже нашего дома. В годы Великой депрессии у архитекторов было не так уж много работы. Странно, но моя мать была права: авторы, публиковавшие в журналах даже паршивые рассказы, зарабатывали довольно неплохо.
ИНТЕРВЬЮЕР: То есть ваша мать выбрала очень практичный подход к писательскому ремеслу.
ВОННЕГУТ: Если не сказать, расчетливый. Она, кстати, была очень умной, изысканной женщиной. Она ходила в ту же школу, что и я потом, и была одной из лучших учениц.
ИНТЕРВЬЮЕР: О чем мечтала ваша сестра?
ВОННЕГУТ: Она хотела жить, как «Швейцарские робинзоны» [5] , с невероятно дружелюбными животными в абсолютно полной изоляции. Ее старший сын Джим вот уже восемь лет пасет коз в горах Ямайки. Ни телефона, ни электричества.
ИНТЕРВЬЮЕР: Индианаполисская школа, где учились вы и ваша мать…
ВОННЕЕУТ: И мой отец. Шортриджская средняя школа.
ИНТЕРВЬЮЕР: У нее ведь была своя газета, я не ошибаюсь?
ВОННЕГУТ: Да. «Шортридж дейли эхо». Типография располагалась прямо в здании школы. Ученики писали заметки. Ученики делали верстку. После школы.
5
«Швейцарские робинзоны» — приключенческий роман 1812 года о семействе, попавшем на необитаемый остров.
ИНТЕРВЬЮЕР: Вас что-то рассмешило.
ВОННЕГУТ: Вспомнил одну глупость из тех времен. Она не связана с писательством.
ИНТЕРВЬЮЕР: Не хотите рассказать?
ВОННЕГУТ: Ну… Я вспомнил случай на уроке гражданских прав. Учитель велел нам встать и рассказать, что мы делаем после школы. Я сидел в последнем ряду, по соседству с парнем по имени Дж. Т. Алберджер. Он потом переехал в Лос-Анджелес и стал страховым агентом. Умер недавно. Так вот, он толкал меня, подзуживал, уговаривал рассказать правду о том, что я делал после школы. Предложил мне пять долларов, если скажу. Хотел, чтобы я встал и сказал: «Я делаю модели самолетов и дрочу».
ИНТЕРВЬЮЕР: Ну да.
ВОННЕГУТ: Я еще работал в «Шортридж дейли эхо».
ИНТЕРВЬЮЕР: Интересно было?
ВОННЕГУТ: Интересно и легко. Мне всегда было легко писать. К тому же я научился писать для сверстников, а не для учителей. Большинству начинающих писателей не удается писать для сверстников — и получать по полной от них же.
ИНТЕРВЬЮЕР: То есть вы каждый день шли в редакцию «Эха»…
ВОННЕГУТ: Да. Как-то раз я что-то писал и, погрузившись в свои мысли, понюхал подмышку. Это заметили окружающие, начали смеяться, и с тех пор я получил кличку Нюхач. В выпускном альбоме 1940 года я фигурирую как Курт Нюхастер Воннегут-младший.
ИНТЕРВЬЮЕР: А что оно значило изначально?
ВОННЕГУТ: Это человек, который вставляет себе между ягодиц искусственные челюсти.
ИНТЕРВЬЮЕР: Ясно.
ВОННЕГУТ: Особо отмечу: это может быть и мужчина, и женщина. Я не хочу обижать феминисток.
ИНТЕРВЬЮЕР: Я представить не могу, зачем кому-то вытворять такое с искусственными челюстями.
ВОННЕГУТ: Чтобы откусывать пуговицы с задних сидений в такси. Смысл жизни любого дрыщака. Это их возбуждает.
ИНТЕРВЬЮЕР: После Шортриджа вы поступили в Корнеллский университет?
ВОННЕГУТ: Все может быть.
ИНТЕРВЬЮЕР: Как это?
ВОННЕГУТ: У меня был друг — тяжелый пропойца. Когда его спрашивали, упился ли он вчера, ответ следовал незамедлительно: «Все может быть». Мне этот ответ всегда нравился. Он преподносит жизнь как сон. Корнелл был пьяным сном, частично из-за пьянства, частично потому, что я записался на лекции, к которым у меня не было склонности. Мои брат с отцом решили, что мне нужно учиться химии, поскольку моему брату нравилось возиться с химикалиями в МТИ. Он на восемь лет старше меня. И смешнее тоже. Главным открытием его жизни была способность йодида серебра вызывать снег или дождь.
ИНТЕРВЬЮЕР: А ваша сестра была смешной?
ВОННЕГУТ: О да. В ее юморе проглядывала странная жестокая нотка, которая не вписывалась в ее характер. Она считала, что падение человека — ужасно смешно. Как-то она увидела женщину, которая покинула трамвай в горизонтальном положении, так она неделю не могла отсмеяться.
ИНТЕРВЬЮЕР: В горизонтальном положении?
ВОННЕГУТ: Да. У нее, должно быть, застряли каблуки, не знаю. Двери трамвая открылись, а моя сестра стояла на тротуаре и видела, как та женщина выпала из проема — прямая, как доска, лицом вниз, с высоты в пару футов.
ИНТЕРВЬЮЕР: Как в немом кино?
ВОННЕГУТ: Практически. Мы любили Лорела и Харди. Вы знаете, что смешнее всего в таких фильмах?
ИНТЕРВЬЮЕР: Нет.
ВОННЕГУТ: Когда человек попадает в небольшую лужу, которая на самом деле глубиной ему по шею. Я помню фильм, где Кэри Грант ночью пробирался через чьи-то лужайки. Он подошел к низкому заборчику, такому аккуратному, такому ухоженному, за которым был двадцатифутовый обрыв. Но больше всего мы с сестрой любили, когда герой в кино со всеми прощался и торжественно уходил в чулан для одежды. И потом выбирался оттуда, увешанный шарфами и вешалками.
ИНТЕРВЬЮЕР: Вы получили степень по химии в Корнелле?
ВОННЕГУТ: К концу первого курса я завалил все, что мог. Даже обрадовался, когда меня призвали в армию и отправили на войну. После войны я поступил в Чикагский университет, где с удовольствием учился антропологии — науке, которая ближе всего к поэзии и почти не требует математики. К тому времени я был женат, и вскоре у меня родился сын Марк. Он потом потеряет рассудок, как вы знаете, и напишет о своем сумасшествии отличную книгу «Экспресс в Эдем». Он как раз сам стал отцом, у меня теперь есть внук Закари. Марк заканчивает второй курс Гарвардской медицинской школы и будет, наверное, единственным в классе, кто окончит школу без диких долгов — все благодаря своей книге. Очень неплохо справился с болезнью, я бы сказал.