Вердикт двенадцати

Постгейт Реймонд

— Не нужно было его отпускать, — возразил Филипп.

Они бросились к кролику, который забрался в самую середину клумбы.

— Родд! — позвала миссис Родд, увидев мужа, садовника. Все трое начали медленно продвигаться вперед, беря кролика в окружение.

Миссис ван Бир наблюдала за этим из окна второго этажа. Она не на шутку рассердилась. Никакая тварь не может натворить в саду столько пакостей, сколько кролик. Средний с неожиданной быстротой носился по саду вдоль и поперек, в несколько секунд успевая оказаться на противоположном конце, пока человеческие существа, безнадежно отстав, гнались за ним по клумбам. Родд старался не топтать цветы, но Филипп об этом не думул. Поджидая их, Средний объедал маковки у ближних растений. Нижних листьев он не трогал — верхушки были куда сочнее. А понимал ли он, что тем самым безжалостно губит цветы, — об этом кролика бессмысленно спрашивать. Вид у него, во всяком случае, был равнодушный; в жизни редко встречается большая

безмятежность, чем написанная на морде у кролика, обгрызающего головку призового цветка. Зверек подпускал охотников на три фута и взлетал, делая в воздухе свой классический поворот на девяносто градусов. Поймали его только через четверть часа. В результате клумбы были изрядно потоптаны, а цветы порядком обкусаны.

Родд тут же взялся за грабли, дабы устранить кое-какие из бросающихся в глаза разрушений. Это зрелище, однако, не утешило миссис ван Бир. За что она платит деньги садовнику — чтобы тот ухаживал за садом или приводил его в порядок после бесчинств, учиняемых кроликами? Она огляделась — к кому бы обратиться с этим вопросом? — и почувствовала, как она одинока.

II

Розалия ван Бир не могла признаться себе в том, что не любит племянника Филиппа. У него были дурные привычки, с которыми надлежало бороться, и слабое здоровье, из-за чего приходилось держать все его развлечения под строгим наблюдением и контролем. Для этого, как считала миссис ван Бир, она не жалеет ни сил, ни времени. Что давить на мальчика доставляет ей удовольствие — такое ни разу не приходило ей в голову. В крайнем случае она могла бы еще допустить, что слишком, пожалуй, часто называет его про себя абсолютно испорченным ребенком. Вместо самоанализа она предавалась постоянным размышлениям о том, какая скучная у нее жизнь, как ей не с кем и словом перемолвиться и как вообще несправедливо обошлась, с ней судьба.

Впрочем, у нее были кое-какие основания пенять на судьбу. Она и ее племянник Филипп Аркрайт остались последними в своем роду. У нее не было родственников, которых она была бы готова признать таковыми, а в том уголке Девона, где она, можно сказать, была проклята жить, они с племянником почти никого не знали.

У деда Филиппа сэра Генри Аркрайта (возведен в личное рыцарство, не передаваемое по наследству) было три сына, которым предстояло наследовать его немалое состояние. Все трое участвовали в войне 1914 года. Старшего, Майкла, убили с тысячами других у Пасхендиля. Арнольд, профессиональный военный, один из всех прошел войну без царапины; он служил на Востоке и после конца войны отбыл с молодой женой в Восточную Африку, назначенный на ответственный пост. Он не ходил у отца в любимцах, но тон писем к нему сэра Генри смягчился после гибели старшего брата. Роберта, самого младшего, мобилизовали в феврале 1918 года. Перед отправкой на фронт он женился на Розалии Брент, дочери хозяина табачной лавочки на Уилтон-роуд в Пимлико [30] . Военный брак, такие тогда заключались сотнями. Сэр Генри был в ярости, но с отцовской яростью мало считались в 1918 году. В любом случае Роберт не успел ни раскаяться, ни испытать родительский гнев: в июле 1918-го его объявили пропавшим без вести, и больше никто о нем ничего не слышал.

30

Район в центральной части Лондона.

Сэр Генри положил военной вдове ежегодное содержание в 500 фунтов при условии, что она не станет о себе напоминать. Грубость сэра Генри обидела Розалию еще тогда, когда она сочеталась с его сыном; новое нарочитое оскорбление ее уже просто озлобило. Содержание регулярно выплачивалось ей и после того, как она вышла замуж за невзрачного капельмейстера танцевального оркестра по имени Генри ван Бир. Сэру Генри было в высшей степени безразлично, что с ней и как. Роберт погиб, он, как все молодые люди, свалял дурака и предоставил другим расхлебывать заваренную им кашу. Розалия была для сэра Генри этой кашей, о чем мистер Арчибальд Гендерсон (юридическая фирма «Симмс, Симмс, Гендерсон и Симмс») недвусмысленно дал понять Розалии, хотя и в других выражениях. Розалия поняла, что семейство ею решительно брезгует.

Когда она была для Роберта единственной девушкой на всем белом свете, а он был у нее единственным мальчиком, она отличалась заурядной хорошенькой внешностью и свежестью юности. Выйдя замуж за ван Бира, она утратила и то и другое. Твердые маленькие грудки превратились в большие отвислые сумки, которые она немилосердно затягивала в бюстгальтер, так что смахивала на внушительную герцогиню или зобастого голубя. Ягодицы и бедра раздались, вырос второй подбородок. Юный отлив волос уступил место краске, на лице появились морщины, нос стал крючковатым. Страшнее всего изменилось выражение лица. У единственной девушки на всем белом свете было веселенькое глупенькое личико с несколько наивными и трогательными следами косметики, неумело и скромно наложенной по

моде тех лет. Главным образом оно выражало простую решимость наслаждаться жизнью. У вечно подозрительной супруги мистера ван Бира лицо было раздраженным и густо размалеванным. Поджатые губы и глубокие борозды от ноздрей к уголкам рта, казалось, заявляли о том, что она считает — на ней женились из-за денег, и это правда; что она считает — муж ей постоянно изменяет, и это правда; что она считает себя несимпатичной и непривлекательной и, скорее всего, больше не увидит в жизни радости — и это тоже правда.

В один сентябрьский вечер 1927 года на Брайтонском шоссе Гарри ван Бир врезался на своем маленьком автомобиле в фонарный столб и сломал себе шею. Он был пьян, и в машине с ним находилась отнюдь не Розалия. Вдова отказалась носить траур.

Со своими десятью фунтами в неделю и своим недовольством жизнью Розалия вернулась в Пимлико. Табачная лавочка давно закрылась. Папочка умер, а мамочка жила теперь в Далвиче у старшей замужней дочери. Когда Розалия вышла замуж, они с сестрой поругались и с тех пор не поддерживали отношений. Родня — это были простолюдины, тогда как Розалия принадлежала теперь к хорошей семье, пусть у нее и отняли права. Но в Пимлико было как-то уютно, и, если подумать, район почти не отличался от Белгрейвии. [31] Правда, Волчью улицу, где она сняла комнаты, трудно было назвать по-настоящему классной. Однако же местные лавочки оказались миленькими и недорогими, к тому же имелась очень хорошая пивная. Портвейн — весьма благородный дамский напиток. Розалия начала проводить в пивной много времени, заводя знакомства с такими же, как она, малосимпатичными женщинами, только постарше и всегда готовыми выпить за чужой счет.

31

Фешенебельный район Лондона недалеко от Гайдн-парка.

От превращения в стареющую пьянчужку ее спасло появление в Англии Арнольда Аркрайта с женой и сыном в самом начале тридцатых гадов. Арнольд накопил несколько отпусков, как поступают умные служащие колониальной администрации, и приехал сразу на полгода, чтобы как следует отдохнуть на родине и определить сына в школу-интернат. Любопытство или добросердечие побудило миссис Аркрайт написать вдове Роберта. Розалия прекратила хождения по пивнушкам, прибралась в комнатах, обновила свой гардероб и все время, что Аркрайты пробыли в Лондоне, изображала из себя благородную даму, насколько ей это, понятно, удавалось. Она кудахтала над ребенком и занимала болтовней своих новоявленных свойственников, которые нашли ее особой довольно скучной и глупой, однако никоим образом не развратной хищницей, каковой она представлялась сэру Генри. Возможно, они отнеслись к ней слишком по-доброму, чтобы загладить его грубость. После того, как они уехали, Розалия не вернулась полностью к прежней жизни — она стала проводить больше времени в собственном обществе.

Свет сказал бы, что она обрела спасение, — и, вероятно, был бы неправ. Возможно, Розалии было бы лучше и впредь идти по пьяной дорожке — так она хоть понемногу утрачивала гордыню и подозрительность и приобретала крупицы доброты.

— Приветик, Рози, голубушка!

Тогда несколько дам неопределенного или, увы, слишком определенного промысла начали каждое утро здороваться с нею таким манером и предлагать в одиннадцать пропустить по маленькой. Жизнь казалась ей лучше, она даже училась находить разницу между самым приторным дешевым красным портвейном и марками посуше и постарше. Она начала обмениваться секретами и сама пару раз выслушала без упреков такое, из чего следовало, что ее собеседница отнюдь не примерная барышня. Портвейн действительно не идет на пользу здоровью, если его потребляют все время и в изрядных количествах, но у нее был крепкий организм. Долгие годы она вела здоровый образ жизни.

Теперь ее как подменили. Она делала вид, что не слышит, когда ее окликали с другой стороны улицы; она — неслыханное дело — отказывалась от угощения, не говоря уж о том, чтобы самой поставить знакомой выпивку. Ее называли воображалой, воображалой она и была; а возместить утраченных подружек ей было некем и нечем. Существует особый ад для снобов, которые не могут найти других снобов, чтобы предаваться снобизму в их обществе. Миссис ван Бир часами сидела в своих прибранных комнатах, исполненная аристократизма, презирающая вульгарных соседей, ненавидящая горделивых родственников и безутешная сердцем.

Она регулярно писала в Африку родителям Филиппа, которые давно уже раскаивались, что извлекли ее из небытия, и отвечали на ее письма с большими перерывами. Как-то раз она отправилась проведать Филиппа, который учился в школе-интернате. Но мальчик сильно ее невзлюбил, и в школе ее вежливо попросили больше не приезжать, разве что попросят сами родители.

Такой жизни наступил внезапный конец.

Арнольд Аркрайт должен был приехать с женой на родину в отпуск. Им хотелось провести как можно больше времени с ребенком и сэром Генри, поэтому они сообщили ему телеграммой, что полетят самолетом.