Вергилий, нет!
Шрифт:
(Вон отсюда, враги любви, отправляйтесь трясти своими причиндалами куда-нибудь еще и освободите башню от своего присутствия, ибо вы обременяете ее, как ваши причиндалы обременяют вас - и вы не уходите, опасаясь, что вам будет некуда их засовывать, хоть и суете их в любое место, которое кажется вам подходящим - даже в выдвижной ящик стола. Я слышала, как кто-то хвастался этим, как великим подвигом.)
Говоря это, я размахиваю кнутом налево и направо, вперед и назад, кручу им над головой, хлещу их без разбора по спинам и ягодицам. Вскоре я покрываюсь потом, но, несмотря на это, жестокость моя только удваивается, когда враги любви под градом ударов впадают в панику и пытаются убежать - их члены болтаются между ног, яйца подпрыгивают. Я преследую их, не пытающихся сопротивляться, и после того как ударами кнута сгоняю их в стадо, хлещу всех разом, с одного удара задевая многих. Некоторые, получив кнутом по самым уязвимым частям тела, сгибаются пополам и валятся на пол, прижав колени к животу. Я хлещу с таким остервенением, что рассекаю их кожу, обнажая мускулы и даже кости. Моя задача - всего лишь выгнать
(Что есть любовь для вашего осязания? Для вас все сосредоточено в набалдашнике мясной палки, чья основная деятельность - механическое движение поршня. По-вашему, осязать -это втыкаться, вонзаться, проталкиваться, шуровать - все эти жалкие движения вы называете любовью. Что представляет собой она для вашего зрения? Не мгновенно вспыхнувший взгляд, а расслабленно отдыхающий на распростертой плоти, раболепной и неподвижной. О плотских наслаждениях вы знаете всё. То же самое и с вашим слухом - наиболее сильное удовольствие заключается для вас в стонах, жалобах, криках и воплях. Обоняние и вкус у вас утрачены. И тем лучше, потому что над тем, что еще осталось, я, лесбиянка, могу только смеяться.)
Я сопровождаю свои речи размашистыми ударами кнута, обхватывая им члены и подтягивая их к себе, что заставляет их обладателей с воплями бросаться на землю. Мой кнут также обхватывает их за пояс, и конец кожаного ремня при этом ударяет их по непристойно пухлым ягодицам. Все это время Манастабаль, моя проводница, держится на расстоянии. Она стоит неподвижно, скрестив руки на груди и приподняв плечи. Глаза у нее блестят, на губах - легкая улыбка. Меня теперь окружают сваленные грудами тела - одни изуродованы ударами кнута, другие оглушены кнутовищем. Большинство готово просить пощады. Что до спасенных, то половина из них застыла от удивления. Только одна подбадривает меня криками и смехом, глядя на устроенное мною представление. Остальные тупо смотрят на меня, некоторые закрывают лица руками, другие прячутся за мебелью. Но когда наконец я пинками выгоняю врагов любви из башни через дверь, которую Манастабаль, моя проводница, держит открытой, торжественно возвышаясь у порога с лазерным пистолетом в руке - этакий архангел-страж у дверей земного рая - и когда они все оказываются на улице, я слышу у себя за спиной протестующие крики и оскорбления:
(Что это за цирк? Ты что, вообразила себя королевой Викторией? Отправляйся воевать вместе с бойцами Кастро - то-то они посмеются!
– или играть в Зорро, это как раз по тебе! Спеши на помощь маленьким детишкам, ставшим жертвами совращения! Думаешь, я не знаю, чем занимаюсь? Это называется торговать своими прелестями. И уж поверь, гораздо лучше торговать своими прелестями, чем упиваться горестями - а это и ждало бы меня, откажись я от своего занятия! Спасибо за твою морализаторскую проповедь о любви, но, что бы ты ни говорила, это - моя работа. И я думаю, что все, кого пронзают, протыкают, дрючат, покрывают бесплатно, - штрейкбрехеры и позорят нашу работу самым бессовестным образом. Благодаря либеральным, клерикальным, просветительским и черт знает каким еще проповедям все больше и больше женщин готовы заниматься этим бесплатно, тормозя социальный прогресс, всецело уверенные, что действуют во имя свободы. А ты, Виттиг, не делаешь ничего, чтобы упорядочить положение вещей, ибо как тайный агент мировой лесбийской заразы, ты бьешь все рекорды - ты, устроившая порку в башне любви! Знаешь, во сколько это тебе обойдется?)
XXXIV
Драконы
Дракон не попал бы в эту историю, будь он один - но их тысячи. У драконов желтые глаза, белые щеки, серые пасти; языки свисают наружу, и по ним течет слюна. На висках у них рога, похожие на козьи. У них длинные клыки, а пасти время от времени изрыгают пламя. Тело покрыто грубой шерстью, походка неуклюжая, а шипение напоминает смех. Разумеется, их можно встретить в пустыне, там, где стелятся волны песка, гонимые ветром, - но отнюдь не в качестве союзников. Они привязаны к этому месту как раз по той причине, что здесь постоянно встречаются путники, бредущие в разных направлениях. Шкура драконов почти того же цвета, что и песок, поэтому они почти незаметны, если не двигаются. И в самом деле, они могут оставаться неподвижными, как камни, целый день, если нужно. Но стоит появиться одинокой осужденной душе, отбившейся от остальных, драконы тут же набрасываются на нее и пожирают. Манастабаль, моя проводница, говорит:
(Во все времена нужно было сражаться с драконами. И даже сейчас нет средств, чтобы от них избавиться.)
И это верно - каждый миг нужно быть готовой к тому, чтобы превратиться в Святого Георгия - облачиться в черную сверкающую броню и вступить в битву с драконами. Случается, что неосторожных жертв приходится in extrimis вытаскивать прямо из драконьей пасти, и порой у них уже нет руки или ноги - на зуб дракону лучше не попадаться. Еще против драконов у меня есть автомат, но их число все равно постоянно растет. На двоих убитых вырастает двадцать новых. Драконы в основном подстерегают тех, кто бежит из преисподней в чистилище, потому что от них не ускользает ни одно колебание воздуха, ни одно движение на этом пути. Там останавливаются некоторые беглянки, не решаясь покинуть ад из страха перед худшим (худшим?). Они разбивают палатки, жгут костры и проводят ночь, жаря каштаны и попивая вино. Как только стемнеет,
XXXV
Избитые
(Зачем ты пришла в этот круг, если не для того, чтобы посмеяться над моими несчастьями - ты, которая никому не принадлежит и любит себе подобных? Ради элементарного приличия стоило бы запретить тебе приближаться к тем, с кем ты одного пола и кто страдает под властью своих господ. Ты пришла полюбоваться на то, как меня бьют? Тебе нужно пересчитать мои шрамы - да что я говорю: шрамы?
– мои разорванные мочевой пузырь и селезенку, мои сломанные ребра, руки и ноги, мой раздробленный череп, выбитые зубы, растянутые мышцы и связки, мои раны и кровоподтеки? Или тебя больше интересуют орудия и инструменты, которые использовались, чтобы меня изуродовать, искалечить, погрузить в бездну ужаса, сделать тише воды ниже травы? В таком случае вообрази все, что только можешь вообразить. Занеси в свой список все подряд: ружье, нож, скальпель, бритву, веревки, цепи, палку, кнут, боксерский удар кулаком, кувалду и так далее. Если же тебя интересуют сами обстоятельства, все их разновидности - кто-то был избит до смерти кулаками и ногами, кто-то зарезан, кто-то удушен, кто-то в припадке крайнего бешенства застрелен из ружья.)
Уже который раз, вступая в разговор, я становлюсь мишенью для брани и оскорблений. Тем временем Манастабаль, моя проводница, раскладывает перевязочные материалы, мази, шины, иглы для подкожных инъекций, таблетки, достает из своей сумки скальпели и иглы для медицинских швов - не глядя на жертв и даже, кажется, не прислушиваясь к их речам. А те продолжают:
(Ты, которая проводишь свою жизнь как хочешь и гордишься этим, - что тебе здесь нужно? Ты знаешь о том, что в тюрьме, где я брожу меж четырех стен, едва волоча ноги, он принимается тщательно избивать меня ударами тяжелых сапог - сначала пинком в берцовую кость, потом по бедрам, по пизде - его сапог поднимается все выше, по мере того как мое тело складывается пополам, я корчусь и извиваюсь, моя кожа словно покрывается ожогами медуз, которые протягивают свои язвящие щупальца все дальше и дальше, и среди этого града ударов, которые он наносит уже сверху, в моей голове, где-то между глазами и затылком, вспыхивает слабое сияние - и вот мое тело становится влажной бесформенной грудой, не имеющей никакого отношения ко мне, связанной со мной одной только болью; а удары все продолжают сыпаться - в живот, в грудь, в бока, и вот мне кажется, что внутри уже не осталось живого места - но вот новый удар ногой: по глазам, носу, губам - и когда я замираю на полу, опухшая и окровавленная, я ничего уже не вижу, все погружается во мрак.)
Я смотрю на них и вижу, что их лица уже не человеческие. Их голоса сливаются, превращаясь в хриплый рык, бульканье, шипение и свист, раздающийся из бесформенной массы, изуродованной побоями и страданиями. Рассказы о зверствах, жертвами которых они стали, все множатся, звучат все новые подробности. Выясняется, что они настоящие эксперты в области побоев и ранений - их познания обширны и детальны. Для них нет ничего неизвестного в том, как наносить удары, оглушать, бить со всего размаху, сломать нос, крестец или ребра, разбить голову, стремительно набрасываться, избивать, выпускать кишки, дубасить, грубо обращаться, осыпать побоями, калечить руки и ноги, топтать сапогами. Они знают все о ранах и ушибах, которые могут быть получены от раздроблений, разрывов, ударов, переломов. Они знают все о палках, дубинках и тяжелых дубинах, тростях, хлыстах, кольях, ружейных прикладах, кувалдах, прутьях, бычьих жилах, резиновых шлангах, стрекалах. Так же хорошо они знают о холодном оружии (ножи, тесаки, топоры, кинжалы, мечи, бритвы, пилы, ножи для колки льда, ножницы) и огнестрельном (револьверы, ружья, винтовки), с жаром обсуждают в деталях способы заточки одних и перезарядки других. Они рассказывают о протыкании, раздроблении, расчленении, рассечении, разрезании или об изрешечении пулями - и, каким бы плачевным ни было их состояние, они еще усугубляют его своими рассказами. Глядя на них, до такой степени искалеченных, постигнутых столь жестокой участью, что лишь немедленное усиленное лечение могло бы их спасти, мне хочется, чтобы они поберегли силы, и я пытаюсь заставить их замолчать. Но Манастабаль, моя проводница, ощупывая переломы и ушибленные места, вправляя вывихи и приводя в порядок связки, приказывает мне не мешать им говорить:
(Благо, что словами можно умерить те страдания, которые выпали на их долю.)
XXXVI
Ахерон 3
Мы снова на берегу темноводного Ахерона, вдоль которого растут деревья с темно-зеленой листвой и стоят скалы из светлого и черного янтаря, словно светящиеся изнутри. Манастабаль, моя проводница, указывает мне на мутный поток, который резко выделяется на фоне прозрачного течения черно-желтой лентой, и из которого река выносит к скалам черный и светлый янтарь. Манастабаль, моя проводница, говорит: