Верхом на тигре. Европейский ум и буддийская свобода

Нидал Оле

Нас пригласила к себе небольшая группа, называвшая себя «Дзогчен» или «Дандароновцы» – их корни также находились в окрестностях озера Байкал. Им жилось ничуть не лучше, а их главный учитель почти обезумел, отбывая срок в лагерях. Главной практикой в этой группе была «гана-пуджа». Во время этой церемонии практикующие едят и одновременно подносят еду Буддам, нараспев повторяя пожелания. Эта практика, сопровождающаяся обильными алкогольными возлияниями, была здесь очень популярна, но не очень хорошо сочеталась с буржуазными манерами, которые привили мне родители.

От рассказов этих людей меня бросало в жар. Например, однажды, в тридцатые годы, НКВД провело облаву в институте Восточной Азии, где впоследствии работал

один из наших нынешних знакомых. Офицеры открыли книгу, не смогли прочитать незнакомые буквы и заключили, что сотрудники института – японские шпионы. Половину ученых расстреляли на месте, а остальных на двадцать лет сослали в сибирские лагеря. Из двух тысяч ученых школы Гелуг только двадцать пережили годы массовых убийств, и когда в 1950-е годы их вдруг выпустили на свободу, у них не нашлось сил начинать все заново. Теперь они ожидали энергетической подпитки от динамичной Европы, которая всегда служила для этой страны источником качества. «Оле, от тебя люди это примут, – говорили они. – Пожалуйста, приезжай как можно чаще».

Ленинград, который вскоре стал Санкт-Петербургом, был таким же унылым, как и год назад. Даже солнце не светило, но это высвободило энергию для того, чтобы чему-то научиться и завести новых друзей. За эти дни через нашу маленькую квартирку прошли сотни людей, и мы поняли, что создаем историю буддизма.

^{Прибежище в России}

Чтобы не дать в обиду наших хозяев, а заодно удовлетворить собственное любопытство, мы сходили к каким-то чиновникам за штампами в документах. То был замечательный опыт, достойный нового Кафки. Если так всегда выглядел их рабочий день, то легко понять, почему люди без энтузиазма восприняли горбачевскую «гласность». Явившись в кабинет, расположенный в бывшем кинотеатре, мы обнаружили там трех упитанных муз в полной боевой готовности. Младшая из них сидела вполоборота к стойке, к которой подходили посетители. Вторая демонстрировала всем свою широкую спину из-за полки слева. Третья, самая опасная из особей данного вида, угадывалась за полуоткрытой дверью справа. Их цель не вызывала сомнений – доказать совершенство установленного порядка. Они ни в чем никому не помогали и упивались своей властью, унижая всех без исключения. Вот это у них отлично получалось. Пока мы ждали, они привели в отчаяние десяток человек, по очереди набрасываясь на них. Система безоговорочно подтвердила свою правоту, так ничего и не родив, а вся сцена была шедевром сюрреализма. Мы не сразу поняли, что перед нами жизнь, а не театр абсурда. Люди, пятясь, выходили из комнаты, а я жалел, что не говорю по-русски. Я не отказал бы себе в удовольствии слегка облагородить этих дам.

Ленинградской группе требовалось время на усвоение большого количества поучений, и мы решили на один день съездить в Москву: еще в прошлый визит мы получили приглашение от нескольких москвичей. Пока мы тряслись в ночном поезде, я непрерывно видел сны. После пробуждения они продолжились в виде сильных пожеланий: среднестатистическая российская женщина делала почти шесть абортов. Пора было начать отдавать детей в западные семьи, мечтающие усыновить ребенка. Матерям надо помогать материально (денег здесь всегда не хватало), и дети с европейской внешностью легко интегрировались бы в продуктивные западные общества. Это требовало настоящего переворота в сознании, но казалось выполнимым, и я надеялся, что кто-нибудь способный возьмет это дело в свои руки.

Москва заметно отличалась от Ленинграда – настоящая цветная мешанина. Высокие блондины были армейскими или полицейскими офицерами и часто излучали поразительную силу. Толстые или помятые прохожие оказывались рабочими, а торопливые личности азиатского вида явно занимались нелегальной торговлей. Чтобы нас довезли за приемлемую цену, нам пришлось устроить двум таксистам очную ставку – ни дать ни взять Индия. Затем последовала бесконечная, но впечатляющая езда по широким и пустынным бульварам с ужасными домами по обе стороны.

Москва заметно отличалась от Ленинграда – настоящая цветная мешанина.

Московская группа была не столь независимой, как ленинградская, и, казалось, не сформировала своего отношения к богатым буддийским корням России. Все выглядели по-разному, и каждый тянул одеяло на себя. Бурятская организация под руководством Далай-ламы тщетно пыталась руководить развитием буддизма. При всех наилучших намерениях, чиновники безнадежно отстали от растущего рынка. Традиционные структуры, которые они стремились воссоздать, давно ушли в прошлое. По сравнению с нашими понятными поучениями и медитациями, тесно связанными с жизнью человека, их предложение звучало не столь привлекательно.

В Москве больше, чем где-либо, важно было научить людей быть партнерами в развитии. Я несколько раз просил их доверять своему опыту и применять его на благо другим. Когда у слушателей такое разное происхождение и несхожая карма, они редко образуют единую группу. Однако Прибежище потребовалось всем без исключения. Все тридцать человек получили также благословение Кармапы на дальнейшее развитие. До сих пор они годами потребляли какие-то обрывки буддизма, и никто не объяснил им значение Прибежища.

Подходящей рамкой для встречи послужил кабинет архитектора в одной из старейших московских церквей. Все столы там были разными, а стулья и подавно. Когда присутствующие покончили с российским коньяком, который мы принесли с собой, оказалось, что наши рассказы о мире отвечают их взглядам. Сегодня центр в Москве растет за счет своей собственной силы, но в те времена большинству для того, чтобы начать медитировать, требовались титулы и печать качества от какого-нибудь тибетского ламы. Это было возможно. Всего за 50 долларов (официальный курс рубля в день нашего приезда в Россию рухнул с 60 центов до 17) мы пригласили девять москвичей в Польшу. Открытость таким возможностям все еще была для нас ключом к успеху, и мы до сих пор умудряемся много делать за малые деньги. В Польше русские смогут познакомиться с двумя нашими важнейшими Ринпоче. Ханна должна была переводить посвящения. Нас самих поразили эти подсчеты, и мы с нетерпением ждали возможности позвать еще и ленинградцев.

Обратный поезд опоздал на несколько часов, и мы успели как следует узнать, что такое социалистическая «культура ожидания», столь типичная для Советского Союза и других стран Восточного блока. Еще два дня мы провели в Ленинграде, чтобы углубить результат нашей работы. Когда мы садились на поезд в Европу, одна милая девушка вручила мне большой кусок меди в форме неровного диска. То была пятикопеечная монета 250-летней давности; она до сих пор остается для меня символом вневременной мощи России.

Наша варшавская группа сняла симпатичную квартиру для Гьялцаба Ринпоче. Его Мо подтвердило предчувствие Майи, что в предстоящую поездку по Южной Америке мне нужно взять с собой оружие. «В Тибете даже монахи не отправлялись в путь без ружья», – добавил он. Ханна переводила для Ринпоче сначала в Варшаве, а затем в Греции. Оттуда она вернулась в Польшу, куда приехал Беру Кхьенце, и помогала ему еще неделю.

Германия

Моя связь с Центральной Европой снова поразительно проявила себя. Ничего не зная о предстоящих политических событиях, я въехал в Западный Берлин 10 ноября 1989 года – в тот самый день, когда пала Берлинская стена.