Верхом на «Титанике»
Шрифт:
Галя вытащила носовой платок, начала теребить его и в конце концов прошептала:
– Спрашивайте.
– О чем вы говорили с Машей?
– Когда?
– В последний раз.
Галя уронила платок.
– Звонила я, просила поторопиться, Манька пообещала через час приехать и долг привезти. Все.
– Откуда у нее деньги, вы знаете?
Галя схватилась рукой за горло.
– Ой! Я поняла! Это Олеська! Она убила Машу!
– Маловероятно, – попытался я остановить продавщицу и внезапно сообразил: Маша ничего не сообщила подруге о кончине старшей
– Она, она, – загудела Галя, – Машка с ней не дружила, вечно они лаялись, особенно из-за коммунальных расходов. Маня требовала, чтобы сестра половину оплачивала за свет, газ и услуги. А Олеська отказывалась, говорила: «Я тут не живу, лампочку не жгу, воду не лью, с какой радости должна платить? Лишних денег у меня нет». Машка же в ответ: «Раз ты прописана, то обязана. А не хочешь платить – выписывайся. Почему я должна за тебя свои деньги отдавать? По документам нас тут трое. Уматывай, мне меньше насчитают!» Один раз они подрались. На мой взгляд, обе были не правы, но я на Машкиной стороне стояла – Олеська сбежала, о матери не заботилась.
– Она деньги давала, – напомнил я.
Галя скривилась.
– Копейки! Машке еле-еле на памперсы хватало.
– Похоже, ваша подруга, хоть о покойных плохо и не говорят, не очень-то заботилась о маме, – не утерпел я, – в комнате стоит жуткая вонь.
– Это только последние два месяца, – пояснила Галя, – Машка Елену Константиновну специально не мыла. Люди постоянно приходили, всякие разные чиновники. Их квартиру расселяли, вот Машка и перестала, пока вопрос не решится, гигиену соблюдать. Елене Константиновне по фигу, валяется овощем, а Манька ради трехкомнатной была готова дерьмо на лопате сожрать!
– Никак не пойму связи между грязью и предоставлением просторной площади, – сказал я.
– Ой, какой вы наивный! – воскликнула Галя. – Все очень даже просто. Банк хочет сэкономить. В комнатке три женщины прописаны, значит, им «двушки» хватит выше крыши! А вот если одна из них инвалид лежачий, то точно «трешку» отслюнявят, закон такой есть. Только в нашей стране мало чего по правилам случается, вот Машка и надумала на жалость давить. Сами посудите, придут представители банка, увидят Елену Константиновну, лежит она, тихая, молчком, какой от нее вред? Зачем Машке три комнаты? Мать не двигается, не спорит… А если ее не мыть? Тут другой натюрморт: вонь дикая, значит, те, с долларами, носы зажмут и вон поскорей, пожалеют Маню, сообразят, что ей нормальную квартиру дать следует.
– Ну и ну, – воскликнул я, – это отвратительно!
– Ты небось в коммуналке не жил, – ощетинилась Галя, – не на такое люди идут!
– Так почему вы решили, что Машу убила Олеся? – вернул я газетчицу к интересующей меня теме.
Галя подняла с пола платок.
– Машка про сестру чего-то узнала! Она за ней следила.
– Зачем?
Собеседница понизила голос:
– Денег хотела слупить! Это раз. А во-вторых, она мне тут сказала: «Теперь за мамой говно другие выносить станут, а я деньги получу! Хорошие!»
– Каким же образом Маша намеревалась разбогатеть?
– Не знаю. Она мне не рассказывала! Только я в курсе, что Маня в Олеськин шахер-махер нос засунула и много чего вынюхала.
– Что именно?
– Она не рассказывала! Но часто говорила: «Еще немного нарою – и хана! Придется Баяну на мои условия соглашаться! Я умная!»
– Баяну? – переспросил я. – Это музыкальный инструмент?
– Нет! Баян – человек, – ответила Галя.
– Как его зовут?
– Баян! То ли имя такое, то ли фамилия, – зачастила Галя, – я не в курсе. Машка его ваще два раза вспоминала.
– А во второй раз в связи с чем? – не успокаивался я.
– В тот день, когда вы у нее в гостях были. Только ушли, Маня туфли нацепила, морду накрасила и заявила: «Жди. Вернусь с баблом. Надо торопиться! Баян подсуетиться может!» Если честно, я не поняла, о чем она говорит, да и не слушала особо, о деньгах думала, они мне очень нужны.
Так и не добившись от Гали никакой полезной информации, я вышел из газетного ларька и отправился во двор дома сестер Беркутовых, где припарковал автомобиль. Что за таинственный Баян крутился около девушек? Маша и Олеся не поделили мужчину? За пару минут до смерти Олесе позвонили. Я пошел в туалет, но успел услышать, как она назвала то же имя – Баян.
Надо непременно отыскать парня. Но каким образом? Может, Баян – это фамилия? Прозвище, произошедшее от фамилии Баянов, Баянкин или даже Аккордеонов. Вдруг юноша умеет играть на этом, сейчас не особо популярном инструменте? Или он работает в оркестре? Занимается художественной самодеятельностью? Этак придется пол-Москвы носом прорыть! И потом, Баян не мог убить девушек! И Олеся, и Маша погибли от инсульта. Не знаю, имел ли кто из посетителей бистро возможность незаметно подлить младшей Беркутовой что-то в кофе, но Олеся сидела со мной за столом в полном здравии, и в кафе не было ни одной души, студенты, переписывавшие конспекты, ушли.
Окончательно запутавшись в рассуждениях, я устал и решил пару минут передохнуть. Можно было поехать в ближайшую кофейню, но мне отчего-то не хотелось двигаться, поэтому я просто сидел за рулем, тупо уставившись на дверь подъезда.
На улице заморосил дождик, молодые мамаши с детьми быстро разбежались, старухи, оккупировавшие лавочку в палисаднике, тоже расползлись по квартирам, я остался в гордом одиночестве, впал в ступор, не имея в голове никаких мыслей. Ноги и руки словно опутало паутиной, наверное, резко поменялось атмосферное давление и поэтому мне захотелось спать.
Дверь подъезда распахнулась, из нее вышла пожилая дама, одетая в давно не модный костюм светло-бежевого цвета. Начавшаяся непогода явно была для нее неожиданностью, старушка задержалась под козырьком, потом раскрыла большую сумку, вынула из нее пакет, встряхнула, подняла его над головой, сделала шаг вперед, поскользнулась, упала и сильно ударилась о ступеньку.
Ридикюль отлетел в одну сторону, пакет в другую, дама осталась лежать на мокрой плитке.
Стряхнув с себя оцепенение, я выскочил из машины и кинулся к потерпевшей бедствие с вопросом: