Вернадский
Шрифт:
При этом оказалось, что сам Владимир Иванович, бывавший когда-то в Забайкалье, знаком с местностью не хуже своих собеседников.
– Тамошние жужелицы не имеют под своими надкрыльями настоящих крыльев, это особый подотряд, переходный к приморским, – поправил он рассказчика.
Каждый раз, бывая в Старо-Монетном переулке, Владимир Иванович спрашивал сотрудников о данных анализа привезенных из Забайкалья проб. Последний из учеников Вернадского, работавший под непосредственным руководством великого ученого, Кирилл Павлович Флоренский, был поражен вниманием Владимира Ивановича ко всем мелочам процесса, обеспечивающим надежность
Строгая проверка фактов и была тем необходимым условием, благодаря которому обобщения ученого живут и развиваются до сих пор.
Возвращение в Москву совпало с необыкновенным подъемом творческой мысли Вернадского.
Среди хозяйственных забот, связанных с переездом в Москву, он не раз пишет Б. Л. Личкову, что ощущает «странное и необычное для своего возраста состояние непрерывного роста».
«Многое сделалось для меня ясным, что я не видел раньше», – признается Владимир Иванович и тут же сообщает о нарождении новой науки – радиогеологии, складывавшейся в основном из проблем, разрабатывавшихся в течение всей жизни Вернадским.
«В связи с этим для меня выяснилось, что существует по линии выветривания и метаморфического изменения пород изменение радиологическое, на которое не обращают внимания; сейчас изменяем определение возраста пород: надо брать бедные ураном и торием тела; существует гелиевое дыхание планеты… – перечисляет Вернадский одну за другой проблемы новой науки. – В связи с наличием тяжелой воды пришлось поставить вопрос, где ее искать, мы, может быть, нашли путь к метаморфизму; надо думать, что обогащены тяжелым водородом именно глубокие воды… Еще два следствия: первое, что я был прав в 1926 году, когда выставил, что организмы разно относятся к протонам, и второе, что атомные веса меняются геохимически с парагенезисом. Опыты поставлены, и я находился и нахожусь в этом периоде творчества, несмотря на вашу беду, смерть Сергея Федоровича…»
По заведенному издавна порядку Владимир Иванович переписывается с учениками, запрашивает о ходе их занятий, но неизменно сообщает и о своих.
И даже 19 ноября 1937 года он пишет:
«Я рад, что моя творческая мысль не ослабела».
Вернадский в своих сотрудниках видел не служащих, а участников общего творческого процесса. Судьба каждого из них волновала его, как собственная. Может быть, больше, чем собственная.
Военно-медицинская академия несколько раз отказывала Академии наук в отзыве Виноградова. Вернадский добился вмешательства Народного Комиссара Обороны, и просьба была удовлетворена.
Непременный секретарь Академии наук Н. Г. Бруевич дважды отказывал Вернадскому в ходатайстве об отозвании сержанта К. П. Флоренского из армии, ссылаясь на невозможность ослаблять ее кадры.
Вернадский, в третий раз обращаясь к Н. Г. Бруевичу, указывал на исключительную одаренность молодого ученого:
«На протяжении моей более чем шестидесятилетней научной деятельности я встречал только два-три человека такого калибра. Флоренский-сержант теряется в массе; Флоренский-ученый – драгоценная единица в нашей стране для ближайшего будущего».
Вызов Флоренскому был послан.
Когда Александр Михайлович Симорин был арестован, Вернадский, как директор геохимической лаборатории АН СССР, обратился в Президиум Верховного Совета, требуя освобождения и возвращения на работу «талантливого ученого, прекрасного научного работника». Охарактеризовав подробно заслуги Симорина, Вернадский писал в заключение:
«Арест его был для меня совершенно неожидан, и я нисколько не сомневаюсь, зная его очень хорошо, что мы имеем здесь случай, не отвечающий реальным обстоятельствам дела.
Обращаясь к такому высокому учреждению, как Президиум Верховного Совета, я считаю себя морально обязанным говорить с полной откровенностью до конца. В это время много людей очутилось в положении Симорина без реальной вины с их стороны. Мы не можем закрывать на это глаза.
А. М. Симорин мужественно перенес выпавшее на его долю несчастье, и возвращение его в нашу среду к любимой научной работе, где он очень нужен, будет актом справедливости».
Ответа на свое обращение Вернадский не получил. Дружескую переписку с Симориным он не переставал вести, и этой смелости Вернадского Александр Михайлович был многим обязан.
Обратив внимание на то, что с Симориным переписывается академик, администрация исправительно-трудового лагеря заинтересовалась им. Выяснилось, что Симорин врач, и его перевели в межлагерную больницу «для использования по специальности» [13] .
Владимир Иванович считал Симорина своим сотрудником. До конца жизни он отказывался подписать приказ об его увольнении и за год до своей смерти писал ему, как другим ученикам:
«Я думаю, что эта книга („Химическая структура биосферы и ее окружения“) и отдельные экскурсы, с ней связанные, будут последними моими научными работами. Если мне суждено будет еще прожить, хотел бы написать еще „Пережитое и передуманное“. Я видел столько удивительных людей в разных странах… Я пережил сознательно такие мировые события, которые раньше никогда не бывали…»
13
А. М. Симорин, полностью реабилитированный в 1957 году, возвратился в Москву.
В одно время с письмом к Симорину Владимир Иванович писал Личкову:
«Пока я чувствую себя моложе всех молодых».
Молодостью, творческим подъемом дышало выступление Вернадского на XVII Международном геологическом конгрессе.
Торжественное открытие конгресса состоялось в зале Московской консерватории 21 июля 1937 года. Сначала происходила традиционная передача президентских полномочий от старого президента новому – академику Ивану Михайловичу Губкину.
На первом пленарном заседании конгресса Вернадский сделал свой доклад «О значении радиогеологии для современной геологии».
Доклад был проникнут глубоким философским содержанием. В нем были стройно объединены на общем фоне истории радиогеологии проблемы возраста Земли, источников ее тепловой энергии, проблемы биосферы и радиологического рассеяния элементов, общие вопросы мироздания и космическая характеристика нашей планеты.
По мнению Вернадского нашу планету нужно рассматривать в космосе как тело холодное. Наибольшая температура в ней, реально наблюдаемая в магматических породах, едва ли превышает 1200 градусов, причем значительная часть этой температуры, наблюдаемой в лавах, связана с окислительными процессами.