Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.
Шрифт:
«Все это заманчиво, — думала жена Хынбу, — но идти по такому пути нельзя». И она упорно продолжала противиться уговорам супруга.
Тогда Хынбу, занятый единственной мыслью: как бы ему поскорее добраться до управы, вынужден был прикинуться сраженным доводами жены и сказал ей:
— Ладно, будь по-твоему. Никуда я не пойду. Вот только наведаюсь к достопочтенному Киму: попрошу у него охапку соломы, чтобы сплести туфли.
Обманув таким способом жену, Хынбу прямехонько направился в губернскую управу. Добирался он туда, конечно, не в седле,
Впервые в жизни Хынбу взирал на здание губернской управы. Не зная где что, он растерянно топтался перед главными воротами. Как раз в ту пору у входа прохаживался стражник в полной форме. Увидев его, Хынбу расхохотался:
— Экая у него потешная шляпа! С красной шишечкой!
Наконец Хынбу решился пройти в ворота. И тут у него от страха подкосились ноги: во дворе было полным-полно стражников и прочего управского служилого люда; то тут, то там позвякивали колокольчики, и протяжные возгласы караульных неслись в голубое небо.
— Не иначе, как на тот свет я попал! — в ужасе заголосил Хынбу. — Как ни верти, а живым мне отсюда, видно, уж не выбраться. Не послушался я жены, заупрямился...
Но в ту минуту, когда Хынбу уже было раскаялся в содеянном, звякнули колокольчики и раздался возглас: «Повинуюсь». Перепуганный Хынбу снял шляпу, обнажив на голове связанную в узел косицу, и, приблизившись к начальнику стражи, обратился к нему:
— Ваша милость, я пришел первым! Пустите меня вперед!
— Что за сумасшедший янбан? — удивился тот. — Ступайте прочь!
— Не издевайтесь же над человеком. Проведите меня поскорее! — взмолился Хынбу.
— Кто вы такой и что вам здесь нужно? — спросил у Хынбу начальник стражи.
— Я хочу принять на себя наказание, назначенное богачу Киму из нашего уезда.
— Так это вы сюцай Ён из деревни Подокчхон?
— Да, ваша милость.
Кликнув одного из управских стражников, начальник приказал ему:
— Вот этот янбан пришел вместо богача Кима. Забери его и учини допрос. Да смотри, бей полегче. К нам в канцелярию пришло письмо и сто лянов.
Подивились на Хынбу прочие стражники и принялись его утешать и успокаивать.
Но вдруг донесся голос глашатая: «Слушайте, слушайте!» — и в воротах показалась процессия с носилками, на которых восседал чиновник. Сойдя на землю, чиновник огласил королевский указ.
— Именем короля все преступники, кроме убийц, во всех провинциях и уездах освобождаются из-под стражи.
Тут снова появился начальник стражи.
— Ну вот, сюцай Ён, ваше дело улажено, — обратился он к Хынбу.
— Стало быть, я смогу заменить Кима? — обрадовался Хынбу.
— Всех преступников велено освободить. Ступайте домой.
Хынбу приуныл.
— Послушайте, я же пришел сюда как раз за тем, чтобы меня наказали батогами. Ведь уговорились: за каждый удар — один лян. Если я вернусь с пустыми руками, рухнут все мои надежды.
— Вот что, сюцай Ён, — сказал начальник
Делать нечего. Несолоно хлебавши Хынбу отправился восвояси. Проходя мимо канцелярии волостного правителя, он увидел, как бьют батогами несчастных, не сдавших свою долю риса в государственные хранилища, и горестно вздохнул:
— Вот где богатый урожай на батога!..
Горько сетуя на свою судьбу, купил Хынбу хлеба на один лян, оставшийся у него от дорожных денег, взвалил его на спину и зашагал к дому.
А между тем жена Хынбу, догадавшись, что ее супруг отправился в губернскую управу, сложила позади хижины жертвенник, поставила на него чашку с водой, зачерпнутой из колодца на рассвете, и принялась возносить моленья:
«Молю о милости! Рожденный в год «Ыльчхук» хозяин дома господин Ён ушел с намерением принять на себя чужой грех. Молю несчетно тебя, всевышний, и вас, о добрые духи земли и неба, пусть он вернется невредимым!»
Свершив молитву, преданная супруга вернулась в хижину. Одинокая, сидела она в пустом жилище и горько плакала:
— О мой супруг, непорочный и чистый, как небеса! Зачем из-за беспросветной нищеты обрек ты себя на истязания? Увижу ли я теперь тебя живым? Как мне узнать, что сталось с тобою? Может быть, ты сейчас лежишь ничком и кожа на твоей спине вздулась от жестоких побоев. Может быть, ты уже кончаешься под батогами палача, за которым зорко следит свирепый надсмотрщик...
Но вот показался Хынбу. С радостными возгласами жена кинулась навстречу супругу.
— Что я вижу: вернулся мой супруг! Конечно, вас признали невиновным и отпустили! Или... неужто вас все-таки пытали? Как вы смогли вынести такое жестокое наказание? Дайте же взглянуть на ваши раны!
Раздосадованный своей неудачей, Хынбу в сердцах принялся бранить жену:
— Спрашивает меня о ранах! Спроси о них у своего дедушки! Синяки, раны... Откуда им взяться, глупая баба, когда меня ни разу не ударили?
— Ну вот и хорошо! — воскликнула жена Хынбу. — Ну не чудесно ли: супруг, уже было совсем готовый лечь под батога, возвращается невредимым! Да есть ли на свете большее счастье! С того дня, как вы ушли в губернскую управу, я неустанно возносила моленья перед жертвенником за нашей хижиной. И вот по милости неба вы благополучно вернулись домой. О, как я счастлива! Если бы вас, голодного и худого, избили в управе батогами, вы бы непременно померли. Как же мне не радоваться!
Глядит Хынбу на то, как ликует его супруга, а к горлу подкатывает комок. Невесело у него на душе. Задумался он о своей горькой доле, о том, как ему спасти детей, и неутешная печаль овладела им пуще прежнего. Дождем покатились слезы из глаз, и судорожные рыдания сотрясли грудь Хынбу. В отчаянии он стал колотить себя руками в грудь.