Верните вора!
Шрифт:
Вся кавалькада притормозила в глухом переулочке, шагах в двадцати-тридцати от полосатой палатки башмачника и его семьи. Внутри горел тусклый свет медной лампы. Малышка Амударья наверняка спала, а вот её мама бодрствовала, сама с собой играя в шахматы в ожидании верного мужа. Судя по всему, ложиться спать она и близко не собиралась…
— Ну что, кинем жребий, самоубийцы?
— Зачем жребий, уважаемый, давай сразу запустим туда Рабиновича!
— Да, его она не убьёт. Может быть. А может, и… Стоп, так он же осёл, он всё равно ничего ей объяснить
— Вай мэ, зачем так говоришь? Зачем оскорбляешь недоверием это дивное создание, самим Всевышним ниспосланное, дабы сегодня дважды спасти нам жизнь!
— Ходжа, уйми дурацкий пафос… Никуда он не пойдёт и ничего ей не скажет. Иди ты.
— Почему я?
— Потому что… потому! Вы всё-таки братья-мусульмане, семьи большие, а у нас в Москве и так никакая рождаемость, чтоб рисковать таким полезным производителем, как я…
— Иди ты!
— Почему я?
— Лёва-джан, ты меня неправильно понял, я имел в виду «иди ты знаешь куда…».
Они уже почти схватили друг друга за грудки, когда могучая женская рука распихала их в разные стороны.
— Почтеннейшие, я понимаю, что вы выпили вина, но не надо так шуметь, у меня ребёнок спит, — шёпотом прорычала богатырша аль-Дюбина, кивком головы приказав следовать за собой. — Пойдёмте в палатку, расскажете, как весело провели время.
Лев и Ходжа безропотно последовали за ней, как два висельника на эшафот. Оба ослика, перемигиваясь, двинулись следом. По их хитрым мордам было абсолютно невозможно понять, что они замышляют — готовят план побега хозяев или, наоборот, нападения на плечистую Ириду. И то и другое было сопряжено с серьёзной опасностью, поэтому ослики выжидали.
Мужчины же молча пожали друг другу руки и, едва волоча ноги, как каторжники на Нерчинском тракте, послушно следовали за широкой спиной женщины. Как будут выкручиваться — не представлял ни один, знали бы — договорились бы заранее.
Когда тихо вошли в палатку, Ирида поправила одеяло у спящей дочки и, приложив палец к губам, предостерегая не шуметь, потребовала:
— Рассказывайте, почтеннейшие.
Такую просьбу (приказ — угрозу — ваше последнее слово) оставлять без внимания было чревато. Гибель всё равно неминуема, так попробуем хотя бы её отсрочить, переглянувшись, сообразили оба. Поэтому кинулись жарко шептать, размахивая руками и перебивая друг друга…
— Вообще-то я был против. Чё я, раньше стриптизёрш не видел? Да я такое видел, я в Амстердаме по кварталу красных фонарей, как пожарная машина с мигалкой, рассекал и всем им в окошко язык показывал!
— Почтеннейшая, всё было достойно, чинно и благородно, не слушайте моего высокорослого друга, он нахватался немусульманских слов и конкретно базарит не по делу. Мы пили чай, ели плов, кушали инжир, вели умные беседы о непостижимости замысла Творца, создавшего нас и… вот даже его…
— Короче, я вообще не при делах. Моё дело было предложить, и никто не скажет, что хавчик был дешёвый или вино кислятиной. Не-э, если кто вдруг пережрал жирного и сел на жидкий стул, так нечего валить на меня! Причём ни в каком смысле ничего на меня ни валить, ни вываливать!
— А я сразу сказал ему, уважаемая, пойдёмте домой! Посидим в узком кругу, тихо, по-семейному, поиграем с ребёнком в козлодрание, благо один больной козёл у нас всегда есть…
— Вот за козла сейчас кто-то ответит. Можно он ответит? Я быстро, без пыли и шума, один раз в глаз и не…
— Так интересно, — восхищённо всплеснула ковшеобразными руками госпожа аль-Дюбина, — а где мой возлюбленный муж?
Лев и Ходжа широко улыбнулись.
— Я спросила, где мой Ахмед?
Оболенский и Насреддин виновато развели руками.
— Вы что, где-то его потеряли, и он не придёт домой, оставив нашу постель холодной, дочь — без отеческого поцелуя, лавку без хозяина, а меня без массажа пяток на ночь?!!
Оба провинившихся честно прикрыли головы руками, прекрасно понимая, какая сейчас разразится буря. Но, к их глубочайшему удивлению, грома и молний не последовало.
Могучая богатырша встала, выпрямилась во весь рост, два раза глубоко вдохнула, пробормотала что-то вроде «Он давно хотел от меня сбежать…» и рухнула, как подрубленное дерево, благо что ещё на подушки и ковёр. Годы семейной жизни не устройнили её талию, но гармонично добавили ещё килограмм шестьдесят везде и во всём. Левой ногой она почти задавила Ходжу, Оболенский успел отойти, но за миг до потери сознания могучая рука сгребла его за воротник и пальцы не разжала…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Если вы уже отдали женщине руку и сердце, то смысл так нервничать из-за кошелька?
— Лёва-джан, спаси… меня из-под неё! Дивная ножка этой… замечательнейшей из женщин… она же мне пузо раз-да-ви-ит…
— Скажи спасибо, что не ниже, — хрипел бывший москвич, пытаясь безрезультатно высвободиться из мёртвой хватки. — Вот меня она сейчас… задушит, точно! Ну вцепилась же, лучше б мужу так вцеплялась в…
— Тогда бы она давно была вдовой, — резонно поправил домулло и опомниться не успел, как словил первый удар кривым деревянным мечом по голове!
— Мама спит? Мама, а я не сплю! Мама, теперь мне можно их убить?!
Малышка проснулась и без малейшего предупреждения, невзирая на чины и лица, кинулась творить то, что ей казалось самым правильным на свете. А если кто дрался с детьми, то знает — ребёнок силу не соизмеряет и если уж лупит, то от всей души…
— Девочка… Ай! Зачем так делать… Ай! Дяде Насреддину больн… ай-ай! Кто воспитал эту агрессивную мартышку, храни аллах её мужа, вай дод…
— Не повышай голос на чужого ребёнка, засудят! Поговори с ней ласково-о-о, ой-ё! Ить прямо по коленной чашечке… Зараза мелкая, чтоб… чтоб к ней на день рождения Карлсон прилетел и весь торт сожрал в одну харю!
— Ну ты так уж не зверствуй, почтеннейший…
— А Карлсона тоже можно убить? Я убью!
Ослики, на пару сунувшись было в палатку, с первого взгляда правильно оценили обстановку и дали задний ход. Судя по всему, бухарский эмир быстро освоился в новой шкуре и показал себя хорошим учеником, набираясь от уличного бродяги Рабиновича всего и всякого. В основном полезного умения не лезть куда не просят. Вот как сейчас…