Верните вора!
Шрифт:
— Вай мэ…
— Да, да. — Вдохновлённый собственным бредом, бывший помощник прокурора кинулся развивать идею. — Всё дело в том, что фараон Шехмет, полевой командир местного ОМОНа, пригнал в Бухару свою родню. Помните такую Далилу и её доченьку Зейнаб? Вот это она и…
— Зейнабка?! — взревела раненой тигрицей жена башмачника.
— Вообще-то фактов у нас нет, — осторожно ввинтился Насреддин, отодвигая друга. — Как говорится, Аллах знает лучше, но… С другой стороны, больше уж точно
— Амударья, доченька моя, иди сюда, мы с тобой пойдём кое-кого убить!
Счастливая девочка попросила две минутки, чтобы довершить недетские разборки с уличными пацанами. Пока её мама лихорадочно искала старую кольчугу и большую дедушкину саблю, соучастники быстро уточняли детали…
— Мы не переборщили?
— Мы спасли друга, Лёва-джан!
— А если она её убьёт?
— То что? Тебе будет плохо? Да половина мусульманского мира только возрадуется!
— Но Ириду посадят.
— Это если поймают и докажут. Надо напомнить ей, чтобы не оставляла свидетелей…
— Ходжа, я так не могу…
— Присмотрите за домом, уважаемые. — Полностью снарядив себя, Ирида ещё раз проверила заточку старой дамасской сабли. — Мы скоро вернёмся, заставим съесть паранджу одну похитительницу чужих мужей — и сразу домой.
— И это правильно, клянусь Аллахом! — громко возвестил Ахмед, переворачиваясь на другой бок.
Все замерли. Похоже, башмачник тоже не сразу сообразил, что выдал себя, и ещё минуты три старательно сопел в две дырки на три мелодии.
— Папа не спит! — радостно взвизгнуло дитя. — Папа, вставай! Пойдём с нами, мама тоже хочет кого-то убить!
— Теперь мы тут точно лишние, — тихо шепнул Насреддин, и друзья умудрились исчезнуть в тот самый момент, когда пылающая Ирида подняла мужа под мышки, одёрнула на нём женское платье и начала задавать вопросы в лоб. Два ослика, не сговариваясь, подставили крепкие спины и унесли их от места семейной трагедии (драмы, комедии, фарса) резвой рысью в самое сердце пробуждающегося базара.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Иблис — это мусульманский дьявол, а не то, что вы подумали!
А там уже вовсю шумели голоса, слышался смех и изумлённое «вай мэ-э», ибо обсуждались самые свежие новости, а ничего свежее пересказа о позоре старухи Далилы, висящей вверх ногами, на тот момент не было. Но самое главное, чёрт побери, что и это деяние народная молва, не спрашивая разрешения, самочинно приписала Ходже Насреддину! О Багдадском воре — Льве Оболенском не упоминалось даже в сносках.
— И тогда этот ужасный Насреддин обесчестил пожилую женщину, повесив её за ногу за окном!
— А если бы за шею? Вай дод, как ей было бы неу-добно-о…
— Э-э! Зачем такое говоришь?! Я там был, я сам видел, он подвесил не её, а лишь её белые шальвары. И вся улица на них смотрела, люди даже думали, что в доме засели неверные, но решили сдаться, а другого белого флага не нашли…
— Зато потом он пошёл и обесчестил её дочь! Говорят, злодей был пьян и притворялся тощим, а когда невинная дева пошла за вином для лучшего возлежания, он надел её верхнее платье и скрылся, хихикая, словно безумец!
— Вах, ты же говорил «обесчестил»?!
— А она сама так кричала! Наверное, потому, что хотела очень, приготовилась, налила, а он сбежал и ничего на ней не сделал. Сиди как дура неудовлетворённой, пей запрещённое вино, в одиночку греши против шариата…
— Братан, а тебе, кажется, начинают приписывать не только мои подвиги, — хмыкнул Лев, на ходу избавляя от кошельков двух невежливых арабов, перегородивших дорогу своими нервными жеребцами.
— Я догадался, — скромно кивнул домулло, широким жестом перемещая кошельки себе за пазуху.
— Слушай, а моё участие опять никак не рекламируется?
— Шайтан — отец гордыни, гордыня — мать тщеславия, тщеславие — суть всех пороков! Обрати взор к небу, накинь узду смирения на свои страсти и вместе со мной возрадуйся новой чудесной истории о хитроумном Насреддине…
— Воистину, правоверные! — надрывался косоглазый тип с пятном на лице и в несвежем халате на голое тело. — Этот Ходжа уже опозорил половину благородных жён Бухары, а скоро возьмётся и за мужей!
— Что за глупые слова ты говоришь, о безумец? — оборачивались люди.
— Я докажу вам это научным путём, — продолжал настырный человек, не забывая поочерёдно косить глазами. — Само имя уличает его! Ходжа от слова «хадж», то есть «святое паломничество». Но все знают, что хадж совершают только взрослые мужчины, а его назвали так ещё в колыбели! И «паломник» не от слова ли «поломать»? Не этот ли Ходжа призван ломать наши устои, наши нравы, нашу веру, а ломая, предлагать взамен нечто противоположное, противное законам шариата?!!
— Твои слова так бессмысленны…
— Но для мудрого слуха в бессмыслице таится высший смысл истины!
— Тебя профессионально подставили, — отъехав на эмире от задумавшихся спорщиков, хлопнул Лев друга по плечу. — Ты узнал этого болтуна? Тот самый «пьяница», что всучивал нам летающий ковёр на крыше чайханы.
— Адепты Хайям-Кара вновь вернулись в город, — уныло признал Насреддин. — Быть может, я и впрямь откусил слишком большой кусок лепёшки и могу подавиться, пытаясь прожевать больше положенного?
— Это всегда можно выяснить.