Верность и терпение
Шрифт:
Литта шел впереди процессии братьев-рыцарей. За ним двое рыцарей несли на двух алых бархатных подушках корону великого магистра и меч — Кинжал Веры. Он коленопреклоненно попросил императора принять эти знаки гроссмейстерского достоинства и стать великим магистром ордена.
Канцлер, князь Безбородко, отвечая от имени Павла, сказал, что император согласен исполнить просьбу мальтийских рыцарей.
Возложив на голову корону, Павел обнажил меч и перекрестился им, поклявшись таким образом соблюдать уставы ордена, а рыцари, обнажив мечи, поклялись в верности и послушании своему великому магистру.
В этот же
Столь романтическое начало вскоре обернулось совершенно непредвиденными событиями, втянувшими Россию в такие ситуации, которые трудно было вообразить еще совсем недавно.
Теперь уже не Австрия, а Россия становилась главной силой, намеревавшейся сокрушить Францию.
В сентябре соединенный русско-турецкий флот прошел в архипелаг [44] , где уже сражался против французов объединенный флот Англии и Неаполя. Русско-турецким флотом командовал адмирал Ушаков, англо-неаполитанским — адмирал Нельсон. Однако разногласия, возникшие из-за Мальты, разрушили коалицию, потому что и Англия, и Неаполь претендовали на владение островом, забывая или, скорее всего, не зная, что Мальта — одна из губерний Российской империи.
Новая затея так увлекла Павла, что он подчинил этой во многом сумасбродной игре немало времени и сил, где надо, а чаще всего — где не надо, выдвигая дела ордена на первый план до такой степени, что считал себя обладателем и защитником Мальты, как и всех прочих земель и царств, входящих в его великую империю.
44
Имеются в виду экспедиции русского флота из Балтийского моря в район Греческого архипелага.
В то время, как происходили все эти события, генерал-фельдмаршал Александр Васильевич Суворов-Рымникский жил в селе Кончанском. Он был отставлен Павлом от службы 6 февраля 1797 года. Высочайший приказ гласил: «Фельдмаршал, граф Суворов, отнесясь его императорскому величеству, что, так как войны нет, ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы».
Суворову было запрещено и ношение мундира, в котором прослужил он ровно полвека.
27 февраля опальный фельдмаршал писал русскому послу в Вене Разумовскому: «Я команду сдал как дворянин и еду в Кобринские деревни».
Однако в Кобрине Суворов долго не задержался и в конце апреля уехал в глухую новгородскую деревню — Кончанское. Была деревня гиблым медвежьим углом, от коего до уездных Боровичей надобно было ехать сорок верст. Вокруг были болота, озерца, чахлые леса и каменистая бесплодная земля. Двухэтажный отцовский дом обветшал, сад одичал, и даже маленькая бревенчатая церковка, построенная во имя святого Александра Невского, тоже казалось заброшенной. Суворов приехал в Кончанское 5 мая и, поселившись в отчем доме, тут же официально был уведомлен явившимся к нему боровицким городничим премьер-майором Вындомским, что находится он под гласным надзором полиции.
Впрочем, Вындомский оказался глубоко порядочным человеком.
В июле приехали
Осенью же надзор за ним поручили соседу-помещику Феофилакту Долгово-Сабурову, отставному офицеру, который мог навещать Суворова, не вызывая у него никаких подозрений.
Самому же Суворову запрещено было отъезжать от Кончанского более чем на пять верст.
Затем из-за болезни «друга» Феофилакта появился возле Суворова еще один «друг» — отставной коллежский асессор Юрий Николаев, тоже один из соседей. Соглядатаем он оказался ревностным и доносчиком аккуратным, но слишком уж глупым, и потому сообщения его в Петербург были однообразны и поверхностны: что кому фельдмаршал сказал, когда был в бане, когда и с кем стоял в церкви. Видя немилость к опальному полководцу даже со стороны мелких чиновников, зашевелилась вокруг полководца всякая нечисть. Майор войска Донского Чернозубов вчинил Суворову иск на восемь тысяч рублей, полковник Шиллинг — на три тысячи с половиной. Всех превзошел польский граф Вроцель, отсудивший пять тысяч шестьсот червонцев.
Не осталась в стороне и жена Суворова Варвара Ивановна, потребовавшая от него московский дом и восемь тысяч ежегодной пенсии. И в результате получилась кругленькая сумма — сто тысяч рублей, а доход его со всех имений составлял лишь половину этого.
Так и шли тоскливые дни, недели и месяцы, как вдруг 14 февраля 1798 года на пороге дома Суворова появился его племянник, князь Андрей Горчаков, — и все враз мгновенно переменилось.
Андрей был младшим братом Алексея Горчакова, служившего возле Суворова в Очакове и на Кинбурнской косе. Когда появился он в Кончанском, было ему шестнадцать лет, но он был уже подполковником и флигель-адъютантом императора. 12 февраля Павел приказал ему доставить Суворова в Петербург.
Андрей полагал, что дядюшка будет рад приказу, но вышло наоборот — Суворов ехать отказался. И только когда понял, что отказ его мог больно ударить по карьере племянника, согласился, выговорив себе право ехать не на почтовых и не по тракту, а на долгих, проселочными дорогами, говоря, что он стар, болен и от быстрой езды давно отвык.
Горчаков помчался в Петербург и обо всем доложил императору. Сутки шли за сутками, Павел каждый день спрашивал у Горчакова, где Суворов, а юный флигель-адъютант лишь беспомощно разводил руками.
Так прошло почти две недели. Суворов приехал в полночь и явился к Горчакову. Андрей тут же поскакал во дворец и велел доложить государю, что фельдмаршал прибыл. Павел вышел к нему в накинутой на плечи шинели и сказал, что принял бы Суворова сейчас же, если бы не было так поздно, и велел быть ему во дворце в девять часов утра.
Поскольку отставлен был Суворов без права ношения формы, то на прием к Павлу он явился в мундире Андрея Горчакова. Оказавшись в приемной, он стал задирать Ивана Кутайсова — крещеного турка, давно забывшего родной язык, бывшего камердинера и брадобрея Павла, а ныне одного из первых сановников империи, говоря с ним по-турецки.