Верность и терпение
Шрифт:
Нелегко было, получив усадьбу с таким названием, уверять окрестных невест в своих благородных намерениях. И все же невеста нашлась. Она жила в соседнем имении Бекгоф, и звали ее Маргарита Елизавета Смиттен.
Была Маргарита Елизавета тиха нравом, незлобива и, как показала жизнь, терпелива и тверда в житейских испытаниях.
Вопреки одиозному названию своей мызы, ее владелец женился по любви, и Маргарита была избранницей сердца горячего, исстрадавшегося и жаждущего счастья.
Имение Бекгоф было не чета Лиел-Лугаши, и потому молодые поселились под родительским кровом. Как ни странно, но причина прямо-таки невероятная не дала Готтарду сойтись с тестем — отставным майором шведской армии. Они сразу же невзлюбили друг друга из-за
Вскоре после свадьбы супруги Барклай перешли на свой собственный кошт, А поскольку не хотел Готтард ударить лицом в грязь и показать себя безденежным приймаком, стал он жить не по средствам, все более и более влезая в долги. Одновременно, желая прослыть богачом, он раздавал соседям — даже самым несостоятельным — немалые деньги, принимая в заклад абсолютно ничтожные векселя.
Вскоре пошли дети. С их появлением начались большие радости и столь же большие горести, ибо из трех первых мальчиков двое умерли. Готтарду несчастная Маргарита стала еще милее и дороже, потому что от мук, которые она испытывала, рожая этих детей, и еще больших, — когда хоронила их, его сердце переполнялось бесконечным состраданием и любовью.
Наконец Готтард решился продать Лиел-Лугаши с аукциона и, забрав жену и единственного сына Эриха, перебрался на юг, в Жемайтию, где и купил хутор на берегу Муши, называвшийся Памушисе, что и означало — «на реке Муша», или «над Мушей».
Здесь-то и родился у Маргариты и Готтарда их второй сын — Михаил.
С приближением весны Готтард все чаще задумывался над тем, чтобы вновь переменить место обитания, ибо ничего хорошего в Памушисе он не ждал. И тогда еще раз решился на продажу дома и переезд на новое место. Таким новым местом оказалась мыза Лайксаар.
…Это было в 1762 году, когда Мишеньке Барклаю шел первый год. А еще через три года в его только начавшейся жизни произошла первая крупная перемена — мать повезла его из болотной эстляндской глуши в блистательную столицу Российской империи Санкт-Петербург, до которой было не так уж далеко — четыреста верст, всего неделя пути.
Глава вторая
Детство и отрочество
Почему же любящие мать и отец решились на то, чтобы оторвать от себя младшего сына, совсем еще несмышленыша Мишеньку, и увезти его в чужой и холодный Петербург? И Готтард и Маргарита хорошо понимали, что среди болот и чахлых лесов, среди соседей-хуторян, таких же, как они сами, их сына не ждет ничего хорошего. А то, что жребий пал на Мишеньку, объяснялось просто: живущая в Петербурге сестра матери Маргариты тетушка Августа Вильгельмина была бездетной и захотела взять на воспитание мальчика. Старший сын Барклаев — Иоганн — был уже шестилетним, а тетушка хотела воспитать ребенка с самого раннего возраста, и эта ее прихоть определила судьбу Мишеньки.
В конце 1765 года по хорошо накатанному и уже установившемуся крепкому санному пути Маргарита Барклай с сыном полдороги проехала в крытой сельской колымаге, а добравшись до большого тракта, который вел из Ревеля в Нарву и затем в Петербург, пересела в почтовую карету и повезла Мишеньку навстречу его судьбе…
Михаил Барклай сохранил лишь смутные воспоминания о мызе Лайксаар, да и то без особой уверенности, не путает
В Петербург въехали они темной ночью. Мальчик спал и ничего не видел.
Первое, утреннее впечатление от Петербурга врезалось ему в память навсегда.
…Он отлично помнил, как красивая и еще совсем не старая тетушка Августа схватила его в охапку, затрясла и зацеловала, что-то восторженно и ласково восклицая, и потащила в открытые сани, запахнутые медвежьей полостью. Тетушка повалилась в сани, велела сесть радом с нею счастливой и веселой маменьке и, не отпуская Мишеньку с рук, приказала гнать на Невский.
Он удивился, когда вылетели они за ворота. Мишенька ахнул: таких высоких домов — в два и даже в три этажа — и такого многолюдства он еще не видывал.
И уж совсем изумительным показался ему Невский проспект — ровный и необычайно красивый, по которому лошади сразу же понеслись вскачь. Ветер ударил ему в лицо, замелькали окна домов, мчащиеся навстречу лошади и экипажи, заискрился летящий из-под копыт снег… как вдруг что-то затрещало, сани занесло вбок, и какая-то неведомая сила выкинула его из саней на дорогу. Он упал на спину и, не успев испугаться, лежал, раскинув руки и бездумно гладя в высокое синее небо… И вдруг он увидел над собой большое, белое, чуть испуганное лицо бритого мужчины, один глаз у которого был закрыт черной повязкой. Мужчина ловко и быстро схватил мальчика и, заметно успокоившись, шагнул к саням, где сидели не успевшие опомниться маменька и тетушка.
Мужчина передал его женщинам и сказал:
— Все в порядке, мадам. Мальчик цел и совершенно невредим. Я накажу моего кучера — это он виноват в случившемся. Примите мои извинения. А если вашим саням учинен какой-нибудь вред, я готов тотчас же заплатить.
Тетушка, уже вполне пришедшая в себя, заверила господина, что все в порядке и никакого ущерба они не понесли. Тогда он улыбнулся и добавил:
— Что же касается мальчика, то скажу вам, сударыни, из него выйдет храбрый воин — ведь он совсем не испугался и даже не крикнул. — Затем, поклонившись, закончил: Если же я зачем-либо вам понадоблюсь, то всегда готов к вашим услугам. Гвардии капитан Григорий Потемкин.
И, еще раз поклонившись, назвал адрес.
…В этот момент Потемкину было двадцать шесть лет. Когда Михаилу Барклаю исполнилось столько же, он тоже имел чин капитана и воевал под знаменами фельдмаршала Потемкина.
Этот эпизод, сколь удивительным ни показался бы он, все же подлинный, как и все другие в этом романе-хронике…
В петербургских дворянских немецких семьях, заботившихся о благополучии своих кланов, существовало правило брать на воспитание детей ближних и дальних родственников, если они оставались сиротами или попадали в неблагоприятные условия, нуждались в заботе, насущном хлебе, воспитании или обучении. Мальчиков брали, чтобы вырастить из них полезных граждан отечества, девочек — чтобы, научив ведению домашних дел и благонравию, затем хорошо выдать замуж.
Вермелейны жили в четырехкомнатной казенной квартире, во флигеле с двумя входами — белым и черным. Войдя в белый вход — парадным назвать его было никак нельзя, — вы оказывались в просторных светлых сенях, которые служили и прихожей. Если же попадали к черному входу, то там слева и справа размещались чуланы, в одном из которых ютилась кухарка Вермелейнов, а в остальных хранились всякие старые вещи. Следом располагалась кухня, а оттуда шел коридор, в который выходило четыре двери — гостиной, она же столовая, спальни супругов, кабинета хозяина и детской, бывшей до приезда Мишеньки комнатой для гостей, самой маленькой в доме. Повсюду царили отменная чистота и порядок, а скромность жилища не бросалась в глаза из-за обилия цветов и картин, доставшихся бригадиру от покойного деда — Георга Гзелла, художника, приехавшего в Петербург из Швейцарии, чтобы преподавать живопись в классах Академии наук и художеств.