Верность и терпение
Шрифт:
А Бартольд по-прежнему был врагом парижских санкюлотов и, увлекшись философией, пришел к выводу, что те из философов, которые защищают революционеров, употребляют во зло таинства своей науки, чтобы с ловкостью фокусников изобретать софизмы для оправдания самых гнусных бесчинств и преступлений. И потому не защитник революции Фихте волновал Нибура, а его старинные и искренние друзья Аристотель и Цицерон. И потому же писал он в одном из писем: «О, если бы я мог приобресть хоть половину мудрости Цицерона и умел в выражении ее хоть немного приблизиться к величию его выражения!»
В двадцать лет Бартольда пригласил
Его служба у министра финансов вскоре принесла Бартольду неожиданные и пышные плоды — в 1805 году он получил предложение занять пост директора Берлинского банка, перейдя на службу к прусскому королю Фридриху Вильгельму III.
Он приехал в Берлин накануне французского вторжения в Пруссию. 14 октября 1806 года, когда в один день прусская армия была разбита — при Иене и при Ауэрштедте, королевская семья и вместе с нею Нибур уехали в Мемель.
В Мемеле Нибур стал служить по комиссариатской части.
Все свободное время Нибур занимался изучением языков — на сей раз славянских, русского и польского.
И как раз в разгар этих ученых занятий грянула битва под Прейсиш-Эйлау, а вслед за нею в Мемеле появились раненые русские.
И вот однажды, беседуя с Барклаем, завел Нибур речь о работе, которая увлекала его более всего, — о переводе им главного труда греческого историка Геродота, названного «отцом истории».
Нибур сначала рассказал Барклаю о Геродоте и о его знаменитом творении — «Истории», состоявшей из девяти книг.
Он сказал, что в одной из книг, четвертой, названной «Мельпомена», описан поход персидского царя Дария на скифов, живших в степях между Черным морем и Каспием.
— И может быть, вам будет интересно узнать о скифах, тем более что, как мне известно, в России почти ничего не знают ни о Геродоте, ни о скифах.
— Да, — согласился Барклай, — я, во всяком случае, ничего о том не слышал.
Вскоре Бартольд зашел к Барклаю с небольшой книгой в руках и, напомнив о недавнем разговоре, принялся читать.
Барклай узнал, как персидский царь Дарий переправился через Дарданеллы, называвшиеся тогда Геллеспонтом, и вторгся в Европу.
Скифия начиналась у самого устья Дуная и тянулась на сотни верст до Меотиды и Танаиса, коими следует считать Азовское море и реку Дон.
— Я долго и тщательно измерял пространства Скифии, — сказал датчанин, — и у меня получилось, что занятое ими пространство представляло почти правильный квадрат, каждая сторона которого равнялась примерно четырем тысячам стадий. Стадия же, — пояснил Нибур, — равнялась примерно одной сажени. И значит, стороны этого гигантского квадрата равнялись примерно семистам верстам каждая. В землях скифов жило множество племен, но почти все они, несмотря на разные наречия и образ жизни, отличались мужеством, жестокостью, презрением к опасностям и стойкостью к невзгодам. Были среди скифов и оседлые племена, жившие в поселениях и немногочисленных городах-крепостях, были и кочевники, существовали и совершенно дикие, поедающие человеческое мясо.
Одно из многолюдных племен носило имя «будины». Они имели светло-голубые глаза и рыжие волосы. Будины жили в деревянных городах и соседствовали с племенем похожих на них гелонов — жителей лесов, хлеборобов и воинов.
Затем, перестав рассказывать,
«Когда Дарий с семисоттысячным войском вторгся в Скифию, скифы решили вовсе не давать настоящего открытого сражения, но, разделившись на два отряда, отступать со своими стадами, засыпать попадающие на пути колодцы и источники и истреблять растительность».
— Постойте, — перебил его Барклай. — Перечитайте, пожалуйста, это место еще раз.
Нибур прочел снова фрагмент «Мельпомены», почему-то заинтересовавший раненого, и продолжал читать историю грандиозного похода огромного и сильного войска, обреченного на поражение жертвенным замыслом свободолюбивых дикарей.
И еще один фрагмент труда Геродота попросил Барклай прочитать ему дважды. Второй фрагмент звучал так: «Следует хорошо обдумать, каким бы образом обеспечить наше возвращение, — сказал Дарий. — Бедность этого народа была мне известна достаточно еще раньше, по слухам; теперь на месте я убедился в том вполне. Нужно уходить назад, пока скифы не пришли еще на Истр с целью разрушить мост».
Барклай попросил прервать чтение и замолчал, закрыв глаза. Потом зачем-то спросил Нибура, под какими номерами в труде Геродота значатся эти отрывки?
Нибур, не понимая, для чего ему это, ответил, что помещены они в книге четвертой «Мельпомена» и что скифский план, состоявший в том, каким образом будут уничтожены персы, Геродот изложил под номером 120, а последующий — под 135-м.
— Прекрасно, — откликнулся Барклай. — Значит, 120 и 135. Прекрасно.
Но Нибур, хотя и не понял, что все это значит, почувствовал, что сегодняшней лекцией раненый русский генерал доволен более, чем любой из предыдущих.
Услышанное не давало Барклаю покоя. Он расспрашивал Нибура о скифах, как только тот появлялся. И узнал, что некоторые ученые считают их предками русских, что были они столь же храбры и неприхотливы и никогда не покорялись врагу. Узнал и то, что страна их была огромна, и полчища завоевателей еще из-за этого не могли захватить ее.
Все это намертво засело у него в голове, и он почему-то все время возвращался к рассказу Геродота.
Однажды ночью Барклай почти не спал. Он все время думал о войне, о том, что будет, если французы войдут в Россию. А когда сон одолевал его, то снилась какая-то несуразица: будто идет по русским дорогам наполеоновская армия, а навстречу ей идут не регулярные полки егерей и гусар, не артиллерия, встречающая ее огнем, а скачут на битву с неприятелями длинноволосые лучники, одетые в звериные шкуры, на маленьких косматых лошадях. «Это же скифы!» — узнает их Барклай, и на смену полукошмару приходит облегчение: скифы победили самого Дария, побьют и Бонапарта.
Пробудившись под утро, еще до сумерек, вспомнил он приснившееся и подумал: «Вот к чему приводят навязчивые размышления. Нет минуты, когда бы не думал я о скифах, о Бонапарте, о России, о будущей войне, и вот все это сплелось вдруг во сне воедино, а ведь в этой-то фантасмагории и скрывается, наверное, ответ на вопрос: «Что предпринимать, если война? Каким образом действовать?»
А потом весь день думал о том же и вдруг понял, что ответ на мучающий его проклятый вопрос дан скифами много веков назад. И что другого ответа нет, потому что ответила уже сама История.