Вернуть Эву
Шрифт:
Я пожал плечами. Пить чай, да ещё в компании этого субъекта — последнее, чего бы я хотел, но разговор с ним мог хоть что-то прояснить.
Проигнорировав предложенный стул, я осмотрелся, насколько позволял слабый свет. По всей комнате, начиная от стола, лежали длинные ломкие тени, а по углам тьма сгущалась настолько сильно, что я опасался смотреть туда дольше пары секунд — воображение играло со мной злую шутку, овеществляя иллюзорное. После того, как в дальнем углу мне примерещился гигантский паук, мерно перебирающий сухими тонкими лапами, я предпочёл сделать вид, что увлечённо рассматриваю
Более всего комната напоминала старинную антикварную лавку, заставленную тарелками, разномастными чашками и стаканами, старыми игрушками, разбухшими от сырости книгами и прочим барахлом, которое выносит волной на берег забвения после крушения чьей-нибудь жизни. Вещи выглядели беспородными, неуместными, словно бы собранными из разных домов и эпох.
Неуют во мне только усилился. Иногда я посещал такие дома. Они все воняют, потому что там умерло время. Думаю, вы понимаете, о чём я говорю. Это сложный запах: немного заплесневелый, немного грязный, немного пряный. Удушливый, цепкий, тянущийся за вами целый день после того, как вы покинули старые стены.
— Пожалуйста, не стесняйтесь.
Будочник потянулся за чашкой и наполнил ее тёмным густым чаем. Белёсый пар поднялся над золотистым ободком, приняв форму вопросительного знака, но Будочник поспешно смахнул его ладонью.
— Сахар у вас тоже по талонам? — Я снял со старой пыльной лампы траченный молью абажур и покрутил в руках, сдерживая желание нахлобучить эту уродливую конструкцию на голову хозяина дома.
Будочник, словно прочитав мои мысли, миролюбиво улыбнулся:
— О, ну что вы. Прошу.
Он подвинул ко мне сахарницу; серебряные щипчики клацнули о фарфор сухо и хищно.
— Я соскучился по общению. Здесь тоска смертная, на улице холодно, а когда куклы говорят, я не могу понять ни слова.
Только сейчас я заметил, что две дамы, присутствующие в комнате, на самом деле были большими куклами. Одна по-прежнему оставалась в тени. Огонёк на фитиле дрожал и потрескивал, тени метались по её лицу, искажая черты. Когда у одной из теней за её спиной выросла на голове копна копошащихся змей, я решил, что моё желание разглядеть её лицо не так уж и велико. Вторая, белокожая, выглядела бы нормальной, если бы из уголка кровавого рта не тянулась тонкая алая струйка. Поймав мой взгляд, она медленно промокнула рот и деланно улыбнулась.
Меня обдало ознобом. Она была очень красивая и безнадежно неживая.
И тут губы её шевельнулись. Потом ещё и ещё. Старательно артикулируя, она проговаривала какое-то слово, но до моих ушей не доносилось ни звука — как будто между ней и мною было толстое стекло, и я видел только, как двигаются её губы. Зачарованный, я положил абажур на стол и присел рядом с ней.
Раз за разом она повторяла одно и то же слово, всё быстрее и быстрее, но я не умел читать по губам.
— Она великолепна, не правда ли?
Будочник поднялся со своего кресла, и его тень нависла надо мной.
— Украшение коллекции, одна из лучших… Увы, нельзя создать совершенную куклу из разбитых иллюзий, прежде не лишив их голоса.
Это был странный контраст. Будочник растягивал слова, вещая с пафосом новичка-декламатора, выступающего на вечере поэзии в доме престарелых, а кукла беззвучно тараторила, мучительно вытягивая шею, словно непроизнесенное слово душило её.
Вопль за стеной, дрожащий от ярости, распадающийся на множество подголосков, заставил меня вздрогнуть и сжать кулаки. Я выскочил в тёмный коридор, готовый не то спасать, не то спасаться, но Булочник замахал руками, как добрый дядюшка-пекарь на убегающее тесто.
— Пустое, пустое, не стоит обращать внимания!
Словно по мановению дирижёрской палочки, крик оборвался так же резко, как возник. За разбухшей дубовой дверью воцарилась гробовая тишина, и тени, взметнувшиеся было до потолка, снова расползлись по углам гостиной.
Я замер, чувствуя, как бешено колотится сердце.
— Из этих создать кукол не получилось. — Будочник, уже стоящий рядом со мной, тяжело вздохнул. — Их слишком хорошо помнят… — Он внезапно осёкся, но тут же продолжил: — А не надо было упрямиться. Абсолютная красота требует абсолютных жертв. Вот… Теперь кричат, хотят быть услышанными. У них в любом случае выхода уже нет.
Он посмотрел мне прямо в глаза:
— Но у вас-то есть. Почему вы не хотите проснуться?
— А что, я сплю?
— Да, — удручённо качая головой, проговорил Будочник, — вы спите. Разве весь этот абсурд, — он повёл руками по сторонам, — возможен где-либо ещё, кроме кошмара? Всё здесь происходящее — плод вашего воображения.
Я подошёл к двери, за которой опять расшумелись неведомые мне сущности, и спросил Будочника, что произойдёт, если я выпущу его драгоценные и непокорённые иллюзии на свободу.
Он пожал плечами и усмехнулся:
— Ну какая вам разница, что случится с ними в вашем сне? Скажите лучше, понравился ли вам чай?
И тут я понял, что чай был совершенно безвкусным.
— Бинго! — Будочник щёлкнул пальцами. — Здесь нет запахов. Нет звуков. Нет вкуса. Ничего нет. Только игра вашего подсознания. Вы знаете, как вернуться домой?
Не отпуская ручку двери, я покачал головой.
— Возвращайтесь к машине. Выезжайте на шоссе — в какой-то момент вы пересечёте границу сна и проснётесь дома, в кровати. Вы же Эву ищете? Наверняка она ждет вас дома. Не упрямьтесь, не цепляйтесь за этот сон. Вам стоит поспешить. Время жизни — тик-так, тик-так, — он закачал головой, как китайский болванчик, — неумолимо уходит.
И всё-таки, что будет, если выпустить кричащих призраков? Будочник, приятель, как же ты меня задрал! Надеюсь, они растащат твою паскудную душонку на лоскуты, на фрагменты. На, мать твою, талоны!
С этой мыслью я потянул дверь на себя…
5
И оказался в салоне автомобиля, летящего по шоссе.
Водительские рефлексы сработали мгновенно, машину я выровнял, но ударившая по ушам звуковая волна: «Бэби, бэби, без паники!» заставила меня вздрогнуть. Выругавшись, я потянулся к панели, чтобы выключить радио, но залихватская мелодия внезапно потеряла ритм, «поплыла», и искажённый голос гнусаво завыл: