Вернуться, чтобы уйти
Шрифт:
– Возьмете монаха к себе? – спросил он бойцов.
Те дружно, одобрительно зашумели. Кто-то сунул Владко в руки винтовку.
– А Бог позволяет монаху брать оружие? – удивился Алексеев. Владко изо всех сил сжал винтовку:
– За веру!..
Глаза его блеснули.
Он стал хорошим снайпером, как только перестал креститься перед каждым выстрелом, что обязательно проделывал вначале.
Алексеев был вдвое старше, но как-то незаметно между ними завязалась настоящая дружба. Сначала Алексеев в душе
Владко недоверчиво поднял глаза на Алексеева, потом опустил их в книгу и тихо прочитал:
– «…Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми, рабу Твоему…»
– Начальников Бог не велит любить, так, что ли? – неловко пошутил Алексеев.
– Нет, – покачал головой Владко, – вовсе не так. Чины любить не велено.
– Не все ли равно?
– Не велено мечтать о том, чтобы стать большим начальником.
– Нет, ты мне, брат, тут не крути. Как написано, так и написано, не вычеркнешь уже. А может, так и надо? На кой ляд начальство так пламенно любить…
– А кто их пламенно любит? – не понял Владко.
– Э-э-э… Не знаешь ты, Владко, как у нас на Руси горячо начальников любят. Дня без начальственного окрика не проживут.
– Неправда, русские любят свободу, – тихо сказал Владко.
– Под ярмом, – зло усмехнулся Алексеев. – Посадив себе на шею очередного оглоеда, терпят его с покорностью годами, хоть до полного обнищания.
И он махнул рукой – разве тут объяснишь!
Но Владко все так же тихо, но непримиримо возразил:
– Нельзя так про своих говорить… Это же как семья. Другой не будет.
Алексеев ничего не ответил. Потому что прав был Владко, прав. Другой родины у тебя не будет, и хаять ее, пусть и не подумавши, сорвавшись, не к лицу. Пусть даже эта самая родина, пославшая тебя воевать в чужой Афганистан, Анголу или Никарагуа, потом от тебя равнодушно отвернулась. Да и не родина это была вовсе, а чинуши с бегающими по сторонам глазами.
Это было ранней весной, когда в горах зацвел миндаль, а за ним – и персиковые деревья.
Владко с группой разведчиков под видом беженцев прошлись по округе, посидели в корчмах, покурили с крестьянами на деревенских улицах. Вернулись с нерадостным известием:
– Турки идут колонной!
– Не может быть, – не поверил Алексеев. – За перевалом стоит батальон «голубых касок». По подписанному мирному соглашению они никого не должны пропускать через свою линию.
– А турки все равно идут, друже капитан, – повторил Владко. – Сам видел.
Алексеев помолчал.
– Раздобудь мне бензин, – отдал он распоряжение Рокошочнику, – я сам поеду к миротворцам.
– Капитан, – попытался отговорить его старшина, – лейтенант из Загоры на прошлой неделе так же пошел к миротворцам. И с тех пор его никто не видел.
– Я не наемник и не мародер, они меня не тронут. С ним, кроме двух бойцов, вызвался ехать и Владко.
На старый «виллис» водрузили два белых флага, сделанных из новых портянок, которые сохранились у запасливого Рокошочника.
Когда ехали мимо цветущих садов, крестьяне уже не отваживались приветливо махать им из-за изгородей. Потому как уже ходили слухи, что эта зона по плану миротворцев отойдет к боснийцам.
За триста метров до блокпоста патруль в голубых касках остановил их джип:
– Стой! Проезд запрещен!
Чернокожий миротворец с толстым медвежьим носом вышел на середину дороги и, как пятиклассник на уроке, старательно протараторил английскую фразу, заученную из армейского разговорника.
– Стой! Проезд запрещен!
– Мы под белым флагом, – ткнул пальцем в портянки Алексеев. – Доложи командованию, что капитан армии сербской Олекса просит разрешения на переговоры.
Алексеев даже поднялся на ноги в машине, чтобы постовой мог лучше его рассмотреть.
– Проезд запрещен, – только бесстрастно повторил миротворец.
– Подразделения боснийских войск перешли разделительную линию ООН и окружают сербские позиции за перевалом, – уже злясь, проговорил Алексеев.
– Проезд запрещен! – без всякого выражения повторил миротворец.
– Они отсекают нас от сербского коридора, и мы попадаем в котел! Сообщите вашему командованию, что боснийцы нарушают перемирие, – стал объяснять Алексеев и опять услышал:
– Проезд запрещен!
– Друже капитан, – услышал он срывающийся голос Владко, – ничего ты ему не объяснишь. Да и что ему объяснять – у него приказ. Сдали нас туркам…
Алексеев бессильно плюхнулся на сиденье. Он и сам все понимал – принято решение отдать эти районы боснякам и ничего тут уже поделать нельзя. Надо ехать назад и как-то выводить свою роту, пока босняки всю ее не положили под присмотром миротворцев.
Дорога полого уходила в гору. Вдали виднелись облизанные ветрами вершины, на некоторых склонах изящно корявились персиковые деревца и громоздились огромные валуны. Казалось, что какой-то шалун из балканских божков поставил их на самый край утеса. Достаточно было взорвать небольшую гранату под скалой, чтобы многотонные махины ринулись вниз по склону и погубили эти хрупкие деревца.
Алексеев поднял голову и увидел, как солнце, коснувшись горы, короновало самую высокую из вершин. Ослепительные лучи расходились от нее, как от короны в разные стороны.