Вернуться до катастрофы
Шрифт:
– Догадываемся, - Таир смотрел в глаза парню и не знал, радоваться или нет известиям.
Рой присматривался к Сергею. Тот сидел рядом и жевал сорванную травинку. В ясном небе парил орел, а внизу, в ущелье, еще царила тьма. Рой спросил:
– А парень-то не из наших?
– Почему?
– Таир едва не подскочил.
– Одежка не наша. И обувь.
– Глазастый ты.
– Ты зря, Таир. Я же тебе говорил, я твой друг. Говорят, Нико пропал. Вы что-нибудь слышали?
Таир отрицательно махнул головой.
– Ты извини, идти нам надо, - сказал он, поднимаясь.
–
– Ты ее одну здесь оставляешь?
– Да нет, еще семья брата здесь. Вместе живем, вместе работаем.
Вмешался Максимыч:
– Там же и смородина. Отвар из ее листьев нейтрализует многие яды.
***
Хутор Роя состоял из двух рубленых домиков, сада и огорода, за которыми располагался загон для скота и большой деревянный овин. Сзади хутора - высокая плетеная изгородь. Впереди вместо забора зеленела живая ограда из высоких, часто посаженных кустов фундука. Путники миновали хлипкие ворота и оказались на лужайке с яркими цветниками. Между домиками под натянутым тентом стоял большой стол и три широких скамьи с гнутыми спинками. Из-под стола, напряженно вглядываясь в вошедших, опустив вниз голову, поднялся огромный лохматый пес.
– Свои, Варяг!
– остановил его Рой. Дик стоял возле Таира и слегка порыкивал, Дана подхватила на руки Кошу.
– Познакомься! Ко мне!
Пес подошел к хозяину, медленно и спокойно обнюхал гостей. К Дику, который не доставал ему до колен, отнесся пренебрежительно, даже фыркнул, показывая свое превосходство. Шипящую и рвущуюся из рук хозяйки, Кошу обнюхивал долго, несколько раз рыкнул. Но Рой стоял рядом и тихо отдавал команды:
– Фу! Нельзя, свои.
Алабай медленно развернулся и ушел в сад. В это время из дома уже мчались двое детей, за ними торопилась, обтирая руки о цветастый фартук, темноволосая женщина.
– Анита! У нас гости, - сообщил Рой.
– Вижу, вижу! Как знала, пирогов напекла! Проходите, очень рады.
Дети с визгом подлетели к отцу. Таир подумал, что в такой семье бояться нечего. Можно отдохнуть и продумать дальнейшие действия. Гости прошли под навес, куда Анита уже несла блюдо, полное пирожков, детвора тащила посуду. В этом дворе веяло покоем и семейным счастьем.
– А где же брат?
– спросил Таир.
– Овец пасет.
Послышалось сонное кудахтанье курицы и сразу громкий, уверенный клич петуха.
– Однако, хозяйство у тебя!
– восхитился Таир.
– Да уж, приходится.
Таир не знал, о чем говорить с хозяином, а хозяин не торопился разрядить обстановку, видимо, помня встречу у Таира. На лице Роя светилась легкая усмешка. Зара и Дана отправились помогать хозяйке, Максимыч сел на землю, подставив солнцу больные крылья.
– Кто это тебя, Максимыч?
– Рой подался вперед, увидев изуродованные крылья старика.
– Аглая, - коротко ответил Максимыч.
Вдруг алабай выскочил из-за дома, подбежал к воротам и несколько раз громко, басом гавкнул. Дик и Коша сорвались и помчались в поле. Варяг за ворота не ступил.
– Чужие?
– удивился Рой.
Таир прислушался к лаю Дика, сказал:
– Нет, это, должно быть, Шевин.
Все вместе подошли к воротам и наблюдали, как встретились пес и хозяин.
– А кого там кошка ваша с ног сбила?
– спросил Рой.
– Киру, - Таир посмотрел на Роя, - чужестранку, а вон и Нико.
– С солнцем вас, друзья!
– сказал Шевин, подходя.
Рой положил руку на голову Варягу, дал команду:
– Свои!
Глава двадцать четвертая
Дневник
Васька проснулся среди ночи от грохота, раздавшегося из комнаты Никодима. Следом он услышал стон и громкий шепот:
– Ох, чтоб тебя! Как это я? Ой-ей-ей! Больно-то как!
Васька вскочил и бросился на шум.
– Погоди, друг мой Васька, - уже во весь голос произнес Никодим, - еще ты ушибешься! Как это я так неаккуратно?!
– Что, Никодим? Позвать кого?
– спросил Васька от двери в комнату.
– Свечу бы засветить, я тут скамеечку не убрал перед сном и свалился через нее.
– Где свечи?
За окном сплошным потоком лил дождь. Низкие тучи спрятали луну, в комнате царила непроглядная тьма.
– Свечи на полочках, около двери, там же и спички. Сможешь зажечь?
Васька уже привык к темноте и различил похожий на мешок силуэт Никодима на полу около кровати. Васька нашел свечи и спички, засветил фитилек, вошел к Никодиму. Тот сидел на полу, прислонившись спиной к кровати, и растирал вздувшийся голеностопный сустав. В открытое окно кельи врывался шум дождя. Ветер колыхал штору, и, казалось, что вот-вот погасит пламя свечи. Васька, прикрывая огонек ладонью, установил на столик под иконостасом свечу, помог подняться старому монаху. На стенах кельи танцевала огромная Васькина тень, крылья топорщились, превращая его в неведомого монстра.
– Может, кого позвать?
– спросил Васька, помогая Никодиму лечь в кровать.
– Утром. Пусть спят. Ты мне тряпку в воде смочи, я на ногу положу.
Ведро с водой стояло около двери в келью. Васька зачерпнул старым алюминиевым ковшом воду, смочил тряпку и отнес Никодиму. Тот обернул ее вокруг ноги.
– Льда бы, - сказал Васька.
– Это точно, это ты прав. Есть лед, но в подвале. За ним еще идти надо. Ключника искать. Да ничего, вода будет испаряться и остуживать ногу. Иди, ложись. Досыпай.
Васька вернулся в кровать, но спать совсем не хотелось. Он сел и выглянул в окно. Ливень накрыл горы до самого побережья. Васька наблюдал, как бьют капли по ветвям ленкоранской акации под окном. Он не заметил, как заснул, сидя на кровати и положив на подоконник руки, а на них голову. И снилась ему мама, родной дом, село. Проснулся Васька весь в слезах и с затекшей шеей. Дождь кончился. Солнце сверкало в каплях влаги на листьях отмытой акации. За открытым окном раздавались крики первых проснувшихся птиц. Сначала редкие, потом все чаще. Наконец, птичьи голоса слились в разнокалиберные нестройные звуки, как в опере, когда оркестр настраивает инструменты перед увертюрой.