Вернуться по следам
Шрифт:
– Да, – смеялась мама, – да. Пусти, Генрих, у меня голова кружится…
Папа усадил маму в кресло, а она, сдув прядь со лба, насмешливо заметила:
– Но ведь Галя еще не согласилась.
– А вот мы прямо сейчас пойдем и уговорим ее, – весело сказал папа. – Ты с нами?
Но мама покачала головой, и мы с папой отправились вдвоем.
Тетя Галя как раз кормила своих мужчин ужином и нас с папой радушно пригласили за стол. Я из вежливости ковырялась вилкой в гуляше, папа держал речь, и его внимательно слушали ровно до
– Конечно, я понимаю, что вести два двора очень тяжело, и хорошо заплачу.
– Шо-о-о?! – взревел дядя Боря и стукнул кулаком по столу так, что запрыгали тарелки. – Наймычкою?! Та в жизни никогда этого не будет!!!
– Боря, ты все неправильно понимаешь, – начал папа, а тетя Галя молча уцепила дядю Борю за локоть и повлекла из-за стола. Отведя его подальше, она зашептала ему на ухо, время от времени поглядывая на меня:
– Боря, я пойду. Про дите подумай, хватит ей одной гадюки в доме, Глория мне как дочка, не оставлю девочку чужихе. Так что ты кричи не кричи – а я не отступлюсь.
Дядя Боря почесал затылок, потом, уже остывая, проворчал:
– Та как же ты потянешь два воза, Галя?
– Так мы с Глорией поможем, – пискнул из-за стола Игорек. – Мы ж хорошо вам помогали, правда, мамо, мы все умеем…
– Ну, не знаю, – дядя Боря нехотя сел за стол, – только разве помочь, как своим сродственникам… Но грошей не смей брать, Галина! – строго закончил он.
– А и ладно, – легко согласился папа, – не хочешь денег – не надо. Я вот Галечке на Новый год машинку подарю, да, Галя? Какую хочешь – «Жигули»? Или «Запорожец»?
Тетя Галя заулыбалась, лукаво глядя на дядю Борю, а тот покраснел. Он давно хотел свою машину, копил на нее, но денег было недостаточно, да еще надо было долго стоять в какой-то очереди, а мой папа – он, конечно, мог все.
– Ох ты и хитрован, Гена, – смущенно покачал головой дядя Боря, – ох и хитрый… Вот кто змеище хитрое, Галина, а ты говоришь…
– Да брось, Борь, – папа махнул рукой, – ты же знаешь, я люблю, чтобы всем было хорошо.
На том и порешили. Дядя Боря, все еще смущаясь, сказал, что какой-то Павло из соседней деревни продает «Победу». Папа очень удивился и обозвал эту «Победу» ведром с гайками, а дядя Боря сказал, что это ничего, он ее сам переберет в лучшем виде и другой машины ему не надо.
Так мы с Игорьком стали тимуровцами. То есть это тетя Галя стала нас так называть. Мы и раньше, как все деревенские дети, помогали своим по хозяйству, но теперь это сделалось для нас игрой и спортом – мы превратились в настоящих сельскохозяйственных маньяков.
Я ужасно боялась, что, если мы не будем помогать тете Гале, она откажется у нас работать. Все просто – если вы когда-нибудь были домохозяйкой, то знаете, что даже в городской квартире работа не кончается никогда: приготовить обед – помыть полы – подшить занавески – сходить в магазин… А пыль ложится каждые два часа, кто не в курсе. Что уж говорить о деревне? Все то же самое плюс куры-утки-козы-кабанчик.
Так что я очень старалась – это я так, по-своему, хранила память о Зосе. А Игорь… Ну, Игорь был хорошим другом, поэтому помогал мне. А еще ему ужасно нравилось, что мы теперь «как взрослые». «Представляешь, – радостно говорил он, – мы все будем делать сами – как взрослые». Он очень любил делать все «сам».
Так что теперь мы просыпались в пять утра, Игорь сломя голову несся к нам на двор, где уже ползал с фонарем конюх Петро – включал свет в конюшне и амбаре, открывал ящики с комбикормом и зерном. «А, вот и мои деточки», – добродушно приветствовал он нас, и мы принимались за работу.
Мы научились доить коз, вдвоем могли поднять ведро с комбикормом, а еще Петро доверял нам иногда погонять на корде смирную гнедую кобылу или проехать пару кругов на битюге – чтобы скотина размялась. Мы были очень горды собой.
В шесть просыпался папа и в маленькой летней кухоньке готовил еду для собак. Псы встречали его многоголосым лаем (папа называл это: «Мой грузинский хор»). Он звонко кукарекал с крыльца, а мы каждый раз смеялись.
Потом папа заходил за нами и нетерпеливо говорил: «Бросайте все, бросайте, пойдем…»
И мы, пока еще было сухо и не очень холодно, шли с ним и собаками в лес – побегать.
Вставало солнце, лес манил нас голыми черными лапами, в холодном утреннем воздухе далеко разносился лай собак, а мы с Игорьком кидали друг в друга охапки ломких золотых листьев.
– Жалко, что люди не могут летать так, без всего, просто руками, – сказал как-то Игорек и показал, как это – руками.
– Ну, всегда можно полетать, если хочется, – ответил папа и неожиданно рухнул в листву, прямо на спину, раскинув руки.
Мы с недоумением уставились на него, а он похлопал ладонью рядом – мол, присоединяйтесь. Мы, смеясь, шлепнулись на землю и раскинулись двумя морскими звездочками.
– Что, папа, что? – спрашивала я, а он приложил палец к губам, а потом указал вверх. И мы уставились вверх, и небо потянуло нас к себе, мы падали и падали, все выше, за самые тучи, так, что кружилась голова.
Потом папа сел и спросил:
– Ну как? Здорово?
А Игорь сказал:
– Да-а-а… Как на парашюте…
– Нет, на парашюте все наоборот, – улыбнулся папа, – земля летит на тебя, как большой камень, понимаешь?
Потом мы возвращались, и папа кормил нас всех омлетом с помидорами – пышным, как пирог, щедро посыпанным зеленью, и Петро, восхищенно причмокивая, говорил:
– Уж такая знатная у вас яешня, Генрих Васильевич, что просто – ах. Даже моя жена-покойница ничего такого не умела изобрести…
А папа говорил «на здоровье» и подмигивал нам с Игорьком.
Потом папа с мамой уходили на работу, а мы подметали двор и бегом бежали к тете Гале, где запыхавшийся Игорь гордо отчитывался: