Вернувшийся к ответу

Якубов Олег Александрович

Захмелевшая от вина и общения переводчица была не против, они втроем отправились в старый город. Ни грязь и антисанитария, ни то, что сидеть пришлось на корточках, ни стульев, ни тем более столов в «Яме» не было, англичанина не смутили. Он был в полнейшем восторге от лагмана, по-простецки утирал обильный пот рукавом своего дорогущего дакронового костюма. По дороге в гостиницу Роберт безмятежно уснул, положив голову на плечо переводчицы.

В редакцию Марков заявился после обеда и тотчас был вызван к заместителю главного редактора. В кабинете Ивана Капитоновича, Ивана Скопидомыча, как называли его редакционные, сидел мужчина, взгляд и повадки которого не оставляли сомнений в его служебной принадлежности. В редакции этот безымянный

человек был известен как Куратор. Служил он в том самом здании, что было расположено напротив Дома печати. Редакционные острословы цитировали известную песенку: «Наши окна друг на друга смотрят вечером и днем». Русскоязычное население здание КГБ называло без особых претензий «серый дом», узбекское название было куда более красочным – «узун кулок», что означало «длинное ухо».

Уставившись Аркадию в глаза, Куратор скрипучим голосом принялся выяснять, кто был инициатором пригласить зарубежного артиста в дом к гражданке Петросян и как посмел товарищ Марков отвезти зарубежного гостя в «этот рассадник антисанитарии».

Аркаша Куратора частенько видел в буфете ресторана «Ташкент», куда и сам любил заглянуть. Тот, воровато оглядываясь, прямо у буфетной стойки проглатывал сто граммов водки, торопливо закусывал куском вымоченной в соленой воде редьки и торопливо семенил к выходу.

Не выказывая важному посетителю никакого почтения, Аркадий грубовато поинтересовался:

– Вы, собственно, от меня чего хотите?

– Марков, не забывайтесь! – прикрикнул Иван Скопидомыч, а Куратор строго заявил:

– Мы будем за вами смотреть, товарищ Марков. Внимательно смотреть.

– Это сколько угодно, – нахально, тогда он уже мог себе это позволить, заявил Аркадий.

…Незадолго до смерти народной артистки Советского Союза Тамары Ханум здание консерватории было переименовано. «Выяснилось», что существует такой закон, в соответствии с которым нельзя присваивать государственным учреждениям имена живущих. Старая артистка тяжело переживала это решение. Как знать, может, из-за этого она и из жизни ушла раньше…

***

…Зайдя в деканат, Аркадий отдал больничный лист, который ему выдали после выписки из травматологии, сказал, что хочет написать заявление об отчислении. Декан внимательно его выслушал и посоветовал не торопиться.

– Напишите пока заявление о предоставлении вам академического отпуска. А там видно будет, – и на прощанье сказал проникновенно: – Аркадий, поверьте, мне очень, очень жаль, что так все получилось.

***

Через пару дней к нему домой пришла Рая Могилевская.

– Какого черта ты поперся к этому Тюрину, – с порога набросилась она на Аркадия, потом, поостыв, призналась: – Впрочем, это ничего не изменило. Он о тебе и слышать не желает, сразу орать начинает.

– Но почему, Рая? Я ничего не пойму. Ты же сама мне говорила, что этих торгашей всех разогнали и посадить хотят. А Тюрин говорит, что факты не подтвердились.

– Подтвердились, еще как подтвердились, в этом-то вся проблема. Дело в том, что заместителем в главном управлении всех строительных ОРСов работал какой-то близкий родственник Тюрина, то ли брат его жены, то ли родной племянник, черт их разберет. И вот теперь наш главнюк жопу рвет, хочет доказать, что факты твоей статьи были искажены.

– Но разве так можно?

– Эх, ты, святая наивность! Помнишь, ты еще совсем мальчишкой был, когда я тебя предупреждала – сто раз подумай, прежде чем связываться с журналистикой. Мы же все – проститутки, все до единого.

Глава десятая

Коля Волков, или Волчок, как звали его все без исключения, был достопримечательностью музучилища. Он перепробовал все факультеты, включая отделение узбекских народных инструментов, бессчетное количество раз оформлял академотпуска и готовился отметить свой десятилетний юбилей пребывания в альма-матер,

как он пышно именовал училище. Волчок к музыке был равнодушен. Он бредил сценой, но каждый год бесславно проваливал вступительные экзамены в театральный институт. Главной же особенностью Коли было то, что он знал все городские новости и сплетни. Причем во всех областях. Коле было известно, какие дефицитные товары будут продавать сегодня в ЦУМе после обеда; он с мельчайшими подробностями рассказывал, кто вчера в ресторане ужинал вместе с известным футболистом «Пахтакора»; о театральных интригах, в лицах, мог повествовать часами.

Поэтому Аркадий ничуть не удивился, когда, встретив Волкова в городском сквере, услышал от него все городские новости, включая журналистские.

Горожане любили свой сквер. Здесь росли высаженные еще в девятнадцатом веке, в три обхвата, деревья, а таких роскошных огромных роз, как в сквере, не было нигде. Сквер, естественным для того времени образом, носил имя Октябрьской революции, но об этом знали только чиновники. Ташкентцы говорили попросту «сквер», приходили сюда отдохнуть в тени развесистых деревьев, с кем-нибудь встретиться и поболтать. Посидев в сквере минут пятнадцать-двадцать, каждый непременно встречал здесь если не близких друзей, то знакомых – точно. В незапамятные времена в самом центре сквера на невысоком постаменте стояла скульптурная композиция: на садовой скамейке, до неприличия плотно прижавшись друг к другу, сидели Ленин и Сталин. Ильич дружелюбно водрузил каменную лапу с растопыренными пальцами на сталинское плечо и по замыслу скульптора, очевидно, улыбался, хотя улыбка скорее напоминала хищный оскал. Маленького Аркашку отец водил в сквер, где он катался на трехколесном велосипедике и, объезжая вождей, зажмуривал глаза – отчего-то он боялся этих каменных истуканов.

В одну ночь Владимир Ильич остался без своего соседа по скамейке. После знаменитого хрущевского разоблачения культа личности, когда Никите удалось все же выкинуть из мавзолея гроб с забальзамированным телом «отца народов», городские власти Сталина со скамейки содрали. Ленину без «другана» было неуютно, да и руку, которая до этого на плече лежала, девать стало совершенно некуда. К тому же скамейка, лишившись второго «сидельца», теперь выглядела так, словно над ней хулиганы надругались. Одинокого Ленина сначала перетащили в самый отдаленный угол сквера, а потом и вовсе куда-то убрали. Центр надолго огородили брезентом, а когда брезент сняли, на общее обозрение предстала возвышающаяся на постаменте огромная башка с развевающейся неопрятной бородой. Отныне на горожан взирал Карл Маркс. Степенные ташкентцы, собираясь погулять, по-прежнему говорили: «Пойдем в сквер», – молодежь, с появлением бородатого чудища, на своем сленге договаривалась: «Встретимся у лохматого». Юные завсегдатаи сквера, часами просиживающие в здешнем кафе, где дешевое вино из местного винограда продавали в розлив, называли себя «скверные мальчики».

…Когда Волков покончил с городскими новостями, неожиданно огорошил Маркова вопросом: «Подработать не хочешь? В редакции газеты «Геолог» курьер требуется. Работа не пыльная, я узнавал – три раза в неделю из редакции в типографию гранки отвезти, а из типографии в редакцию – сверстанные полосы. Даже есть спецтранспорт – мотороллер «Вятка», почти новый. Я бы и сам пошел, но меня тут пригласили помочь в постановке спектакля…» – и Волчок понес такую завиральную ахинею, что Аркаша попросту пропустил ее мимо ушей.

За несколько месяцев, что прошли после выписки из больницы, он добросовестно обошел все редакции. «Взрослые» газеты на вчерашнего юнкора смотрели со снисходительным пренебрежением, в единственную в республике молодежку ему путь был закрыт. «А почему бы не попробовать устроиться в этот «Геолог»? – мелькнула у него мысль. – Хотя бы и курьером, а там видно будет».

– Хорошо, что я случайно сюда забрёл, – прервал он излияния Волкова. – А где эта газета находится? Пожалуй, загляну туда.