Шрифт:
...Тридцать лет назад на реке Яузе, за московской заставой Лефортово, жили три закадычных друга...
По Яузе, какой она была тридцать лет назад, - мутной, с захламленными берегами, с приросшими к ним маленькими косыми домишками, - плывет лодка, такая дырявая и заплатанная, что просто непонятно, как она держится на воде.
Ведут лодку по Яузе три дружка: Сашка Лапин, голубоглазый, взлохмаченный паренек, степенный и серьезный, прозванный за любовь к животным "Кошачий барин", Боря Чижов - "Чижик", с такими же, как у Лапина, голубыми
Вместе с лодкой выплывает песня, которую друзья орут истошными голосами:
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар горит,
Буржуазия дрожит!..
Во! И боле ничего...
На руле, исполненный чувства собственного достоинства, сидит Васька. Он держит в левой руке замусоленную ученическую тетрадь, на обложке которой корявыми буквами написано: "песильник", поглядывает на яркое июльское солнце и командует:
– Прямо на борт! Пошевеливайся!.. Саша Лапин бросает весло.
– Чего он командует все время?!
– И, повернувшись к Ваське, сердито говорит: - Не ты один здесь капитан!
– А кто ж будет командовать?
– снисходительно спрашивает Васька.
– Ты, что ли?
– Задаешься, Васька!
– угрожающе произносит Саша и поворачивается к Борису: - Опять он задается! Макнем? В глазах у Бориса прыгают весело искорки:
– Макнем!
– Не надо! Не надо, дьяво... Но уже поздно.
Саша и Борис, едва не перевернув утлый корабль, хватают отчаянно барахтающегося Ваську за руки и за ноги и окунают в Яузу.
– Будешь задаваться?! Будешь задаваться?!
– Не... не... буду...
Ваську водружают обратно в лодку. Потоками течет с него мутная вода.
– Вот индюк!
– с искренним возмущением говорит Чижик.
– Сколько его ни макай, он все за свое!
– Ладно!
– бормочет Васька.
– Этого я вам не забуду!
Но тут же, разумеется, забывает.
С берега, из-за невысоких покосившихся заборов городской окраины, из-за полуразвалившихся стен и темно-бурых нагромождений шлака и мусора летит песня:
Недаром утром будит вас
Походный марш, товарищ!
Еще Царицын и Донбасс
Лежат в дыму пожарищ!
И мы идем в последний бой,
Вперед - сквозь непогоду,
За отчий дом, за край родной,
За счастье и свободу.
Друзья, насторожившись, прислушиваются. Протяжно гудит заводской гудок.
– Комсомольцы на субботник идут!
– кивает Борис.
– А хорошо, ребята...
– задумчиво улыбается Сашка.
– Хорошо, что опять гудок гудит, верно?
Медленное течение тащит лодку. Песня на берегу затихает. Ребята переглядываются и подхватывают:
Ну что ж, друзья,
Споем, друзья.
Споем про дальние края,
Про битвы и тревогу,
Про то, как он, и ты, и я.
Про то, как вышли мы, друзья,
Как вышли мы в дорогу.
– А здорово у нас получается, честное слово!
– вдруг восхищается Васька.
– На всю Яузу слыхать!
Стоят покосившиеся домишки на берегу, течет мутная вода.
– Да, хороша у нас Яуза, - вздыхает Чижик, - только вот берега видать... простора нет...
– А есть реки, говорят...
– Саша мечтательно глядит вдаль, - ни конца ни краю...
Васька самоуверенно встряхивает нечесаной головой.
– Погоди, поплывем еще туда! Поплыве-ем...
И друзья, переглянувшись, снова затягивают:
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем...
С ТОЙ ПОРЫ ПРОШЛО ТРИДЦАТЬ ЛЕТ
Весна. Дальние горы на горизонте. Степь в цветах и травах. По некошеным травам бешеным карьером мчится конь. У всадника - Лапина - кудрявая, разбойничья борода и веселые, голубые, слегка навыкате глаза.
За холмом сразу открывается одиноко стоящее среди степи красивое белое здание. Это Экспериментальный институт животноводства. Всадник проскакивает арку и оказывается на круглом дворе. Земля здесь плотно убита копытами. Денники окружают двор.
Навстречу Лапину выбегают две девушки в белых халатах и седой поджарый человек в ловко пригнанных сапогах и кожаной короткой куртке.
– Он!
– вскрикивает одна из девушек отчаянно.
– Александр Федорович! Ну что же это?.. Ведь самолет через пятьдесят минут!..
– Тише, тише, Олечка, - смущенно бормочет Лапин, - я на минуточку. Взгляну только - и обратно. Чего ты шумишь? Вон, гляди, Вера ведь не кричит!
– Я не кричу, я доктору все расскажу!
– мрачно говорит вторая девушка.
– Не успеешь!
– Лапин подмигивает и оборачивается к старику.
– Федор Иванович, выведи-ка побыстрее. А то видишь!..
Старик понимающе кивает и бежит к денникам.
– Вот какие дела, девушки, - говорит Лапин, - и нечего в кулаки хихикать!..
И, замолчав на полуслове, он замирает.
Весенние лучи солнца вспыхивают на ярко-гнедом, горящем, как вычищенная бронза, коне. Конь сторожко ставит тонкие уши, косится на Лапина, перебирает точеными ногами.
– Повыше, повыше его ставь!
– Лапин едва дышит от восторга.
– Голову отпусти, пусть свободно держит... Ну что ты скажешь! Ну что за совершенство! Сила, мощь, грация, красота - все в нем есть! Разве не стоило ночи недосыпать, искать, мучиться, ставить тысячи опытов, чтобы такая красота появилась на земле?!
– Александр Федорович, самолет!
– Все в нем есть - и сухость краба, и нервность, и спокойствие формы... Вы поглядите на линию спины, на мягкость перехода, на бабки. Совершенство... Пусть не скульптура, пусть не вечное, зато живое совершенство.
– Двадцать минут осталось, Александр Федорович!
– в голосе девушки слезы.
– Сейчас, сейчас! Никуда твой самолет не денется.
– Конь пляшет, тянется к Лапину, высовывает розовый язык.
– Сахару просит, - восхищается Лапин, - ну не умница, сластена? Ты, Олечка, небось не догадаешься высунуть язык, когда сахару захочешь.