Версаль. Мечта короля
Шрифт:
Вместе с первым камердинером приехали двое придворных докторов. Обменявшись несколькими тихими фразами, придвинули стулья к изножью кровати и сели, поставив на пол чашу. Увидев в руке одного из эскулапов бритву, сын Бонтана вздрогнул.
– Я… мне уже намного лучше, – хрипло произнес ребенок.
Бонтан продолжал утирать ему лоб.
– Сынок, этим людям надо делать свое дело. Король прислал тебе своих докторов. Они – самые лучшие во всей Франции.
– Отец, пожалуйста! – взмолился мальчишка, когда сверкающее лезвие приблизилось к его лодыжке. Он стиснул отцовскую руку. – Прошу вас, расскажите мне что-нибудь.
Лезвие
– Жил-был на свете великий и славный король, – начал Бонтан, старательно унимая дрожь в голосе. – И жил он в прекрасном дворце, стоявшем посреди леса. Его первый камердинер был честным человеком и преданно служил королю. Должность перешла к нему от отца, так же как однажды она перейдет… к тебе.
– Я буду служить королю? И что я буду делать?
Бонтан коснулся пылающей щеки сына.
– Ты станешь первым человеком, которого видит король, просыпаясь по утрам, и последним, кого он видит вечером, укладываясь почивать. Ты будешь предвосхищать все желания короля, дабы ничто не мешало ему править, оставаясь величественным, целеустремленным и мужественным. Никто из тех, с кем сведет тебя жизнь, не сравнится с королем по мудрости, доброте и щедрости. Сын мой, ты будешь счастливейшим из людей. Ты окажешься среди немногих, кому ведомы самые сокровенные мысли короля. Потом у тебя тоже родится сын, и когда он вырастет, ты расскажешь ему о годах, проведенных на королевской службе, а со временем передашь ему свою почетную и ответственную должность.
Больной ребенок облизал сухие губы. Тихо, чтобы слышал только отец, он спросил:
– Но если я буду жить при короле, значит я больше никогда не смогу вернуться домой?
Дом в Эперноне ничем не отличался от подобных заведений в любом другом городе. Стремясь сохранять внешние приличия, их содержательницы предлагали своим посетителям целебные травы, лекарства и простые медицинские процедуры вроде удаления мозолей и вросших ногтей. Однако главной «процедурой» для приходящих сюда мужчин были влажные, резко пахнущие женские лона, окруженные густой растительностью, а также мокрые накрашенные губы. Те и другие искусно умели высасывать из мужчин горячее, необузданное желание, беря за это не такие уж большие деньги.
Приехав в Эпернон, Фабьен Маршаль достаточно быстро узнал, что вороватый чиновник сейчас находится в публичном доме на «процедуре».
Эпернон отстоял от Версаля почти на одиннадцать лье. Маршаль отправился туда в сопровождении нескольких гвардейцев, захватив кожаную сумку и тесак. В дороге он думал о Людовике и опасностях, грозящих королю. Фабьен не сомневался: при дворе наверняка есть некто, симпатизирующий испанцам и их преступным замыслам. Он размышлял о письме, изъятом у заговорщиков, и о том прискорбном факте, что записку до сих пор не удалось расшифровать. Думал Фабьен и о лысом чиновнике-казнокраде. Миссия, возложенная на главу королевской полиции, была не из приятных. Фабьену хотелось как можно скорее ее завершить и двинуться в обратный путь.
Дом терпимости встретил его духотой и вонью. Взяв канделябр, в котором горело пять свечей, Фабьен двинулся по узким грязным коридорам. Он заглядывал в каморки, пока не обнаружил предмет своих поисков. Сборщик налогов развлекался
Фабьен Маршаль кашлянул. Чиновник обернулся с озадаченным видом. Шлюха, с которой он совокуплялся, пронзительно вопя, перевернулась на спину и выскользнула из постели.
– Держи, – сказал ей Фабьен, протягивая канделябр.
Шлюха послушно взяла тяжелый канделябр. В округлившихся глазах застыл ужас.
Голый чиновник отчаянно пытался сохранить хотя бы крохи достоинства. Встав с кровати, он потряс толстым кулаком, сверкнув изумрудным перстнем на мизинце.
– В чем дело? – спросил он.
– В арифметике, – ответил Маршаль. – Я думал, после того, что случилось с Фуке, остальные сделали для себя хоть какие-то выводы.
Подскочив к чиновнику, он схватил руку плешивого казнокрада и припечатал к стене. Потом достал из кожаной сумки тесак, которым отсек чиновнику все пять пальцев. Чиновник взвыл от боли и стал сползать на пол. Фабьен прижал его грудь коленом, потребовал у шлюхи канделябр и пламенем свечей прижег ему культи. Чиновник громко стонал, держась за изувеченную, обожженную руку. Равнодушный к его стонам, Фабьен сказал:
– Последний вопрос: если тебя сделали сборщиком налогов, значит считать ты умеешь?
Чиновник едва заметно кивнул.
– Запомни на будущее: мы тоже умеем считать.
Долгожданный момент разрешения от бремени становился все ближе. Королева металась в постели. Желая отвлечься, она пыталась сосредоточиться на прихотливом узоре вечерних теней, протянувшихся по полу. Из-за начавшихся схваток ее дыхание сделалось сбивчивым и болезненным. Массон и Клодина оказывали ей необходимую помощь. Их руки действовали уверенно, однако отец и дочь испытывали изрядное волнение. Массон шепотом предупредил Клодину: если родится девочка, им нужно быть готовыми к спешному бегству. Король не обрадуется рождению дочери, а его гнев и досада вполне могут стоить им жизни.
Руки Марии Терезии судорожно сжимали теплое стеганое одеяло. Она жаждала видеть мужа. Людовик в это время находился в своих покоях. Он готовился к приему, где собирался показать придворным часть рисунков и чертежей, над которыми трудился в последние месяцы. Людовик предвкушал ликование двора, восхищенного его дерзновенными замыслами. Смотритель королевского гардероба расправлял складки на накидке короля, а затем и оборки на рукавах. Второй смотритель королевского гардероба держал зеркало. Людовик поворачивался то влево, то вправо, оглядывая себя со всех сторон.
Маршаль был полон решимости представить королю свой отчет и предостеречь его величество. Подойдя как можно ближе – насколько позволяли правила этикета, – глава полиции заговорил, понизив голос:
– Ваше величество, среди придворных есть люди, готовые торговать подробностями дворцовой жизни. Кто больше заплатит, тот и узнает. О возможных последствиях для вашей безопасности эти алчные люди совершенно не думают. Испанцы, что ныне находятся в вашей темнице, были уверены в продажности придворных и в возможности за деньги получить доступ к вашему двору.