Вершина мира

Прокопович Евгения

Поняв, что снисхождения не будет, Влад безропотно выполнил все мои указания. Спустя несколько неприятных минут я, бережно поддерживая его, помогла добраться до постели и укрыла теплым одеялом. Через секунду оттуда выглядывала гибкая трубка капельницы.

– Вот все и закончилось, - я поправила капельницу, - теперь тебе будет лучше.

– Так надо мной еще никто не издевался, - с некоторой долей обиды откликнулся он.

– Я над тобой не издевалась, - мягко ответила я, присаживаясь на край кровати и беря его за руку, - просто некоторые процедуры не очень приятны, но без них не обойтись. Я надеюсь, что ты это поймешь, может быть не прямо сейчас, но, тем не менее...
– я замолкла, увидев, что, измученный болью и неприятными процедурами, молодой человек не выдержав, заснул.

Я каждый день, молча, благодарила адмирала, что в те бешенные первые сутки он приказал извернуться, но что бы проявление Влада на станции

не было чем-то из ряда вон выходящим. Дэмон оказался прав. Очень скоро, дня через три после появления у меня раба эту новость не пережевывал только ленивый, а мне оставалось молиться всем богам вселенной, чтобы народ поскорее привык к этой мысли и перестал обращать на нашу колоритную парочку столь пристальное внимание.

Я не оставляла надежды выяснить происхождение Влада. Для начала следовало определить границы поиска. Чтобы это сделать нужно не много - составить дактилоскопические карты крови РНК и ДНК. Сперва запустить через программу поиска карту РНК, это позволит определить предполагаемый район поиска, а после вложить в поиск по этому району карту ДНК. И если люди с подобной кровью существуют в этом районе, я их найду. По крайней мере, я на это надеюсь. Просто? Ага, это только звучит так. Открытых планет стало столько, что становилось неуютно, а плюс еще станции, подобные 'Алкеоне'. Это вам не иголку в стогу сена искать, это примерно, как искать в стогу молекулу этой самой иголки. Впору позавидовать далеким предкам, у них в распоряжении была всего одна планета и каких-то шесть миллиардов человек.

А еще нужно разговорить Влада, осторожно, ненавязчиво дойти до отправной точки. Хотя, почему я уверена, что это мне что-то даст, понять не могу. Ведь, если подумать логически, гипотетически и еще как-нибудь -ически, то его для продажи могли перевести в другое место. Но об этом думать нельзя, потому что руки опускаются. К тому же существуют еще архивы, а в них пылятся тонны бумаг. Это все потом, а пока я изучала жизнь среднестатистического раба по его скупым отрывочным рассказам. Волосы становились дыбом от этих рассказов, и возникали некоторые сомнения, а правду ли он говорит? Потому что выжить было невозможно. Один кнут чего стоит, я кое-что в них понимаю и знаю, что может наделать эта кожаная полутораметровая штука. Умелый пастух с одного удара хребет волку перешибает, а это вам не человек, да к тому же удобно привязанный - бей не хочу! Но верить приходилось. Как то с Наташкой мы, шутки ради, решили реконструировать по фотографии шрама рану в ее первоначальном виде. Компьютер думал долго, а после выдал кровавую картинку, от которой к горлу подкатила тошнота и подпись под ней - травма не совместима с жизнью. Я тогда еще на Влада оглянулась, что бы убедиться, что тот действительно живой. В памяти всплыла фраза, которую любил повторять мой дед: "Медицина самая изученная и при этом самая непредсказуемая наука, в ней, порой, возможно, то, что казалось возможным, быть не может!" Тогда я старику не очень-то поверила, похоже, пришло время пересматривать взгляды.

Глава 2.

...Его не били, не морили голодом и не заставляли работать до одури, это было странно и непонятно. И относились к нему хорошо, а это было непонятно вдвойне - он всегда считался самым непокорным рабом, куда бы ни попадал. Так было всегда, даже когда он попал в 'дом терпимости', так гордо именовала хозяйка заведения свой бордель. Хотя, сказать по правде, жизнь там была достаточно сносной. Потом хозяйку притона убили в пьяной драке, заведение прекратило свое существование, а рабов распродали кого куда. Влад почти сразу попал на арену, слишком здоровым выглядел. Это было, пожалуй, самое трудное время - днем и ранним вечером проводились бои между гладиаторами. Хозяева арены редко воспитывали рабов, в этом не было необходимости - бойцы и так были полуживые после боев - за исключением редких случаев, когда хозяину не нравилось выступление раба, если раб, конечно, доживал до этого. Впрочем, даже там Влад умудрялся бунтовать. Ане не могли не сообщить всего этого, не могли не предупредить о возможной опасности. Это, как клеймо, передавалось каждому новому хозяину. Старые хозяева считали своим долгом упомянуть об этом при продаже, и каждый новый непременно первым делом избивал раба. Это делалось из двух простых соображений: что бы продавить возможный бунт в самом зачатке; и что бы лишний раз утвердиться в своем хозяйском положении.

А еще он убегал, от каждого хозяина. Его ловили - у них были какие-то хитрые приборы, а у него только ноги, притаскивали обратно, жестоко избивали, приковывали к ногам тяжелое ядро и отправляли на самые тяжелые работы. Но он убегал, снова и снова надеясь на удачу, на то, что на этот раз не поймают, не заметят, пройдут мимо.

Первое время он и здесь иногда взбрыкивал, повинуясь старой привычке,

он ей не верил, раз, за разом проверяя на прочность хозяйские нервы, но ее, казалось, ничем пробить нельзя. Правда, бежать Влад больше не пытался, опасаясь снова затеряться в бесконечных коридорах...

В первые дни, проведенные в доме новой хозяйки, Влад постоянно злился, хотя и старался не показывать этого. Злился на нее за безграничное терпение, за то, что перетряхивала весь его привычный мир с ног на голову, наизнанку выворачивая его душу, не прилагая при этом никаких усилий. Злился на себя, что, несмотря на все свое сопротивление, позволял ей это делать. Хотя нет, не позволял - поделать с этим ничего не мог!

Неделя проходила за неделей, и ничего подобного тому ужасу, в котором он прожил всю жизнь, не происходило. И когда Ане надо было, чтобы он что-нибудь сделал, она никогда не приказывала, лишь спрашивала, сделает ли он то или это. Поначалу он недоумевал, зачем ей спрашивать, но потом поймал себя на том, что не в состоянии ей отказать. Сам! А не по приказу.

Никто ни разу не поднял на него руку, если не считать, конечно, Аниного отца, но это было в самом начале и не так серьезно, как показалось с первого взгляда. Сперва он находился в постоянном напряжении, все время, ожидая подвоха, но потом стал привыкать и постепенно успокоился. А после понял, что это и есть норма жизни, что так и следует жить всем людям. Спать в уютной постели, есть вкусную еду, а не те помои, которые наливали в грязные плошки, не дающие окончательно сгинуть с голоду и мыться, мыться горячей водой каждый день. Он уже почти не обращал внимания на еженедельные осмотры, которые устраивала Аня, хотя поначалу дрожал всякий раз, когда приходилось переступать порог ее домашнего кабинета.

Впрочем, чего бы ни требовала хозяйка, подчиняться ей было легко и где-то даже приятно, поскольку ни разу не приказала чего-то невозможного, совсем наоборот. И это 'наоборот' оказалось, пожалуй, самым удивительным в его нынешней жизни. Ему не разрешалось демонстрировать покорность, называть ее хозяйкой и делать что-то сверх того, что просят. Недели через три, после его покупки, когда парень достаточно осмелел, для передвижений по каюте куда-то кроме кухни и собственной комнаты он позволил себе вольность приготовить для хозяйки ванну, дожидаясь ее прихода с работы. Влад искренне считал, что хозяйка обрадуется и похвалит. Аня обрадовалась, похвалила, а потом настоятельно попросила не заниматься подобными вещами. Никогда. Без ее просьбы.

А однажды он проснулся очень рано, светящиеся часы на столе показывали часов пять утра. Влад проснулся сам, не от кошмара, а просто так и с удивлением понял, что у него ничего не болит. Он за свою жизнь настолько привык к боли иногда резкой, дурманящей, а чаще тупой, ноющей, но всегда постоянной, что не ощущать ее было удивительно, он даже недоверчиво нахмурился в темноту. И тела, как будто не было. Нет, точнее оно было, но только не разбитое неотвязным нытьем, а легкое, словно облака, которые он так любил рассматривать в короткие минуты самовольного отдыха, когда надсмотрщиков с их жалящими плетьми не было поблизости. Тогда он задирал голову и смотрел в небо, давая отдохнуть истерзанным тяжелыми кандалами и непосильным трудом рукам. А по небу плыли легкие, пушистые облака, принимающие причудливые формы. Небо могло быть разное: голубое, зеленое или красно-коричневое, все зависело от места, куда его в очередной раз продали, но облака всегда оставались такими же, как везде - легкими, большими и свободными. Когда-то, еще мальчишкой, он мечтал стать таким вот облаком и улететь далеко-далеко.

И вот теперь у него ничего не болело. Он даже улыбнулся глупой улыбкой подмигивающей на часах лампочке. Влад поворочался с боку на бок, осваиваясь с этими новыми и невиданными ощущениями, устраиваясь поудобнее.

Конечно, в нынешнем существовании были свои трудности. Учиться приходилось постоянно и всему. То, с чем легко справлялся здешний ребенок, порой ставило Влада в тупик и доводило до бешенства. Пылесос, неизменно желающий втягивать в себя все, кроме пыли. Посудомойка, почему-то поливающая пенной водой ноги. Холодильник, в котором жила мерзкая мышь, точнее, она там совершила самоубийство, но от этого легче не становилось. Зловредная плита, желающая, во что бы то ни стало обжечь неосторожного раба. Кондиционер, только и поджидающий момента, когда Влад начнет настраивать температуру, что бы обдать того ледяной струей и заморозить каюту. Телевизор, никак не желающий включаться на нужной программе. Утюг - проклятие человечества, на длинном гибком шнуре - тайно мечтающий прижечь руки, вещи и оставить на гладильной доске отвратительный черный след. Видеофон, компьютер и еще много чего доверху напичканное электроникой. Причем, у Ани все эти вещи послушно делали то, что им положено, доводя тем самым Влада до тихого помешательства. Хозяйка успокаивала его, обещая, что скоро он всему научится, но это помогало слабо.