Вершины не спят (Книга 2)
Шрифт:
Я прошу вместе с письмом передать тебе поясок моего деда Цаца. Дед подпоясывался им в тех случаях жизни, когда нуждался в хладнокровии и мудрости, он подпоясывался этим пояском и тогда, когда от имени кабардинского народа говорил с Шамилем, потом с генералом русского императора. Тогда впервые великие снега России бросили свой блеск на снега Кавказа.
Дед Цац многое предвидел и многое понимал. Он понимал, что не всегда право первого выстрела выпадает именно тому, на чьей стороне справедливость. Он знал и больше: нередко голос разума полезней, чем гром выстрела. И он предпочитал голос человека грохоту стрельбы. И я в конце концов унаследовал поясок
Великий русский народ, наследующий Радищеву, Пестелю, Ленину, осеняет светом своей души нашу маленькую Кабарду. То, что непонятно мне, тебе понятней. То, что непонятно тебе, будет нормой и обычностью для нынешних моих учеников. Жгучую заботу, с какой я надеялся оградить мой народ от страданий и несправедливости, мы должны перенести на наших детей, думать о здоровье и жизнерадостности этих душ. А мой корабль идет ко дну. Вокруг буря. Не только тень орла упала на меня... ночь! И где-то далеко, на горизонте, закатывается в тучу голубой полумесяц. Но ты, Степан Ильич, слышишь не призыв к спасению, а предупреждение: бойся несправедливой и беспощадной силы, присваивающей себе право поборника правды.
Если сможешь — с мольбой об этом я вновь возношу к тебе мои ладони, сердечный друг Степан Ильич, — обереги от ударов мою жену Сани и моих мальчиков, пускай тень, упавшая на меня, не затронет их души! Пускай небо Кабарды никогда и ничем не будет омрачено в их глазах. Небо моей родины должно стать светлым небом их отечества, пусть запах кабардинской земли станет сладчайшим запахом мира, чистота снежных вершин станет чистотой их гражданских помыслов! Не ради мрака, а ради света пробуждались силы революции, которую и я старался защищать, как мог...»
Степан Ильич, очевидно, не дочитал письма до конца, но он понял, вернее, угадал, почувствовал главное. Он уже не мог оставаться здесь на безлюдной аллее городского сада, в обществе Лю и Макки, шутить с ними, он деловито спохватился, записал адрес Макки, попросил у нее разрешения взять Лю с собой и сказал ему:
— Пойдем, Лю, будем звонить в Нальчик.
По голосу и глазам Степана Ильича Лю понял, что он соучастник очень важного дела взрослых.
И Лю оказался вдруг в большом кабинете с большими столами, с несколькими телефонами. Комната была гораздо больше любой классной комнаты, что в глазах Лю было пределом. Здесь могла бы вместиться вся школа, целая мечеть. А в глубине огромной комнаты за маленьким столом сидел человек, которого Лю не сразу заметил. Он что-то писал, но Степан Ильич смело спросил его:
— Из Нальчика не звонили?
— Нет, не звонили, а почему бы?
— Нужно звонить, вызывать Инала.
— Что такая срочность?
— Там что-то нехорошее. Не напрасно я поторопился, нет, не напрасно.
— Ну, что там еще? Ведь там же Курашев... а это кто с тобой?
— Познакомься, это Лю Баташев, сын Астемира Баташева из Шхальмивоко, с ним переслали письмо от Астемира и от Казгирея Матханова — на, прочти...
Чужой человек за широким столом взял письмо из рук Степана Ильича.
— Банды кишат там в горах. Там разве был только один знаменитый Жираслан! Маремканов не может справиться с ними. Оно, действительно, не легко, и я думаю, тут главная причина его раздражительности, — сказал человек и углубился в чтение.
Степан Ильич взялся за телефонную трубку, приговаривая:
— Перегибы, перегибы... головокружение... Пора отрезвляться... Забывают Ленина: никакими местными условиями нельзя оправдать беззаконие... Нальчик? Это ты, Инал? Маремканов?
Связь с Нальчиком установилась быстро.
Лю слышал, как Степан Ильич требовал Инала Маремканова и, должно быть, начал с ним разговор, — Лю даже казалось, что он слышит знакомый басистый голос в квакающих звуках, исходящих из трубки.
То, что испытывал Лю в большой комнате-кабинете, было сильнее всего, что чувствовал он с минуты отъезда из Нальчика. Первые впечатления в вагоне поезда, пересадка, расставание с Астемиром, толпы людей на вокзале и потом на улицах Ростова, встреча с Маккой, со Степаном Ильичом — все, казалось, отступает перед чувством ответственного соучастия в каком-то важнейшем деле взрослых, это чувство овладевало всем существом Лю. Ему было необыкновенно интересно, почти весело и одновременно страшно в этой большой, светлой и почти пустой комнате, где, как понимал Лю, Степан Ильич и незнакомый человек решают участь Казгирея.
Лю слушал, затаив дыхание, то, что Степан Ильич говорил в телефон.
— Это все не оправдание, — сердито говорил Степан Ильич. — Довольно перегибать палку. Еще не научились, еще вам не ясно? Немедленно освободите Казгирея Матханова из- под стражи, — все более сердился Степан Ильич. — Если здоровье Матханова позволяет, сейчас же отправьте его домой... Я сам сегодня буду говорить с Сани, вызову ее... Я буду здесь, пусть позвонит мне Курашев...
От этих сердитых слов Лю становился все веселее. Вмешательство, властное и справедливое, в события последних дней больше расширило мир подростка, чем его путешествие. Всегда ему казалось, что, как в басне, нет никого страшнее кота, никого нет сильнее Инала. О чем бы люди ни говорили, даже в семье у самого Лю, всегда все сводилось к одному: как на это посмотрит Инал? Правда, иногда проскальзывало напоминание о том, что и над Иналом есть власть, перед которой немеет и сам Маремканов. Но та власть где-то далеко, и хотя портреты Сталина висели всюду, вот и в этой комнате большие портреты мужчин и среди них самое видное место занимает Сталин, все же и этот могучий и таинственный человек, которого все чаще называют вождем, даже великим вождем, был где-то далеко, а Инал тут же...
И вот Лю слышал своими ушами, как гневно и требовательно Степан Ильич разговаривает с Иналом по телефону.
Лю втихомолку даже усмехнулся радостно, а веселиться было нечего: Степан Ильич говорил Иналу сердитые слова, предупреждал, что завтра или послезавтра сам приедет в Нальчик, требовал от Инала тех или иных объяснений, но при этом Степан Ильич не знал, что Инал отвечает ему так нескладно, как бы даже растерянно потому, что его самого лишь несколько минут тому назад потрясла весть о чрезвычайном происшествии в больнице.
Звонок из Ростова, как нарочно, раздался не более чем через полчаса после того, как Инал вернулся с похорон Аюба и ему доложили, что только что в больнице, где содержался подследственный Казгирей Матханов, произошел несчастный случай: Казгирей ранен.
Инал еще и сам не знал подробностей этого ЧП, а между тем подробности несчастья по своему духу вполне соответствовали его сущности.
Казгирей слег в больницу с высокой температурой по причине воспаления легких. Болезнь, однако, не мешала следствию. С утра до вечера, а иногда и по ночам два следователя, назначенные Эльдаром по указанию самого Инала, сменяя один другого, изматывали больного допросами.