Версия Барни
Шрифт:
— Савл, извини мне мое занудство, но ты Кейт последнее время не звонил?
— Чтобы она прозрачно намекала, что я разгильдяй и неудачник, если живу так, как я живу?
— Она тебя очень любит.
— Ага. Конечно. Я, кстати, не посылаю больше Майку свои статьи. Он месяцами не может выкроить минутку, чтобы прочесть. Притворяется вегетарианцем, но только чтобы потрафить Ее Превосходительству, а вот когда был на прошлой неделе в Нью-Йорке, пошел с нами обедать — кажется, в «Палм» — и так и вгрызся там в огромный бифштекс. А уж Авиву изводил
— Авиву?
— Она из Израиля. Пишет для «Джерузалем пост» — говорит, ладно, теперь можно, когда эта газета перестала защищать Арафата. Ну и его, естественно, понесло: стал говорить, как много он жертвует организации «Немедленный мир» и как несправедливо обижены палестинцы. Плевать ему, что террористы убили ее брата.
— Это с ней ты сейчас живешь?
— Вчера я слушал записи Глена Гульда, «Гольдберг-вариации», смотрю, а она ноготки полирует. Утром встала раньше меня и давай вырезать все, что ей надо, из моей «Таймс», так что, когда я сел за завтрак, это была не газета, а сплошная система «виндоуз». Так что пришлось ее выставить. Ты лучше скажи, когда приехать собираешься? Ну, хоть на несколько дней, как в тот раз, а?
— Да, в прошлый раз мы с тобой здорово повеселились, скажи?
— Признавайся: ты любишь Майка, а меня считаешь недотепой, вот и спрашиваешь только о том, с кем я сейчас живу…
— Ты пьешь из слишком многих грязных чашек, мальчик мой.
— …потому что я, по-твоему, не способен ни с кем установить зрелые человеческие отношения.
— Ты в самом деле хочешь, чтобы я опять приехал?
— Ну-у, да-а. А я и с Кейт, между прочим, разговаривал — вот, как раз на прошлой неделе. Мы поругались. Потому что перед этим я узнал, что мама приглашала их накануне вечером обедать и Кейт ни за что ни про что нагрубила Блэру.
— Ах, какой ужас. Не хватало, чтобы еще и вы из-за этого перессорились. Блэр для твоей матери, возможно, чуть-чуть слишком молод, но она с ним счастлива, и всем нам надо этому только радоваться. Кроме того, он поддерживает многие хорошие дела. «Гринпис», например.
— Да брось ты, папа. Ты же его ненавидишь. Скажи лучше, как ты находишь мою последнюю статью, которую напечатал «Америкэн спектейтор»?
— С моей точки зрения, это дезинформация, к тому же изуверская, но писака ты, конечно, лихой.
— Вот это я понимаю! Молодец! Прости. Бежать пора. Наташа пригласила меня на ланч в «Юнион-сквер кафе».
— Наташа?
— Почему ты не женишься на Соланж?
— Для этого я слишком хорошо к ней отношусь. Кроме того, знаешь, что американские суды постановили? Бабах, бабах — и пошел вон. [Нет, надо три бабаха. — Прим. Майкла Панофски.] А ты и в самом деле хочешь, чтобы я в скором времени опять к тебе в Нью-Йорк приехал?
— Да. Ой, я же забыл тебе сказать! Из «Вашингтон таймс» мне на рецензию прислали «О времени и лихорадке».
— Ты хочешь сказать, кто-то действительно собирается публиковать в Нью-Йорке Макайверово дерьмо?
— Не надо только волноваться.
— Ты меня пойми правильно. В этом вопросе я никогда не опущусь до того, чтобы давить на тебя. Давай пиши свою рецензию. Расхвали его до небес. Это твоя репутация, не моя. Все, до свидания.
Мой старший сын, первенец, не моргнув глазом передаривает ящик сигар «коибас», который я ему привез, а теперь вот и Савл собирается предать меня долларов этак за двести пятьдесят. Ну я и потомство породил! Успокоив себя парой глотков виски, я поджег сигару и набрал номер Кейт.
— Ты там как — может, я не вовремя?
— Ой, папочка, я как раз собиралась тебе звонить.
— Кейт, до меня дошли сведения, что твоя мать на днях приглашала тебя с Гевином обедать, а ты вышла из себя и нагрубила Блэру.
— Да ну, вечно он к ней липнет за столом. Меня от этого блевать тянет.
— Дорогая моя, я понимаю твои чувства, но ты не должна огорчать свою мать. Потом ведь Блэр и к тебе, и к мальчикам хорошо относится. Очевидно, он не может иметь своих собственных детей, этим оно и объясняется в какой-то степени. А что значит липнет к ней за столом?
— Ну, ты ж понимаешь. Берет ее за руку. Гладит. Целует в щечку, когда встает, чтобы долить ей вина в бокал. Такие вот противные мелочи.
— Я тебе сейчас скажу кое-что, но ты никому не должна это повторять. Бедный Блэр из тех мужчин, которые не уверены в своей мужественности, потому-то он и ощущает необходимость демонстративно, на публике выказывать твоей матери знаки внимания.
— Я поняла так, что мама пожаловалась Савлу — он всегда был ее любимчиком…
— Думаю, он напоминает ей меня тех времен, когда я еще был для нее достаточно молод.
— …а он наябедничал тебе. Ух, как я зла на Савла! Мы тут как-то с ним поговорили.
— Савл тебя обожает. Просит меня, чтобы я к нему снова в Нью-Йорк приехал. Что на это скажешь?
— Сперва приезжай к нам. Пожалуйста, папочка. Гевин сводит тебя на хоккей.
— Это на ваши-то «Хреновые листья»?
— И лучше бы ты свои дела с налогами ему передал, он такой в этом дока, да и денег с тебя не возьмет. А что ты планируешь на случай, если референдум выиграют сепаратисты?
— Не выиграют. Так что тебе по этому поводу волноваться нечего.
— Боже, какой ты бываешь высокомерный. Когда мы были детьми, с мальчиками ты мог говорить о политике часами, а со мной никогда.
— Неправда.
— «Нечего волноваться…» Зря ты так. Ты меня что — за дурочку держишь?
— Ну конечно нет. Просто я всегда считал, что у тебя своих проблем по горло.
Кейт преподает литературу в школе для одаренных детей, а раз в неделю по вечерам помогает иммигрантам осваивать английский в церковном подвале. И постоянно пристает ко мне, клянчит, чтобы я профинансировал съемки фильма о матери всех канадских суфражисток, несравненной и восхитительной Нелли Маккланг.