Версия Барни
Шрифт:
— Скоро Рождество, мы приглашены на праздничный обед к маме. Будет елка, а под ней менора [168] . Прилетит Майк с Каролиной и детьми, и Савл приедет, и они с Майком начнут пикироваться, едва переступив порог. В прошлом году я все плакала, никак остановиться не могла. Я люблю тебя, пап.
— Я тоже люблю тебя, Кейт.
— У нас такая семья была! Никогда маму не прощу, что она ушла от тебя.
— Это я виноват, сам ее потерял.
168
* Менора—
— Пора мне трубку вешать. А то сейчас разревусь.
Напряженность между Мириам и Кейт присутствовала всегда, всегда тлела. Я этого не мог понять. Все-таки ведь это не я, а Мириам рассказывала ей на ночь сказки, учила читать и водила по музеям, театрам и прочим увеселениям в Нью-Йорке. Мои родительские обязанности в основном сводились к тому, чтобы обеспечивать всем должный уровень жизни, поддразнивать детей за столом, предоставляя Мириам улаживать возникающие конфликты, и — а, ну конечно — собирать библиотечки, консультируясь при этом с Мириам. «Некоторые отцы, — как объяснил я однажды ребятишкам, — когда рождается ребенок, припрятывают для него бутылку вина, чтобы оно созрело к тому времени, как из ребенка сформируется взрослый неблагодарный балбес. Я делаю не так. Когда каждому из вас исполнится шестнадцать, он получит от меня не что-нибудь, а библиотечку из сотни книг, которые доставили мне наибольшее удовольствие во времена моей собственной несмышленой юности».
Однажды, когда Кейт училась в выпускном классе школы мисс Эдгар и мисс Крэмп, как-то под вечер она пришла домой и застала измотанную Мириам, которая, то и дело поглядывая на часы, подготавливала двух уток к запеканию в духовке. Во всем стремившаяся к недостижимому идеалу, Мириам выискивала последние, едва заметные корешки перьев и вытаскивала их щипчиками для бровей. На каждой газовой конфорке кипело по кастрюле. Своей очереди к духовке дожидались домашние хлебцы. Бокалы и рюмки, только что вынутые из посудомоечной машины, выстроились в ряд для осмотра на свет и повторного, если надо будет, омовения. Горку клубники в стеклянной миске еще предстояло общипать. Угрюмая Кейт прошла прямо к холодильнику, вынула йогурт, освободила себе местечко за столом и села читать «Миддлмарч» [169] с того места, на котором остановилась вчера.
169
* «Миддлмарч»— роман Джордж Элиот (1819–1880).
— Кейт, будь лапочкой, почисти от черешков ягоду, а потом в гостиной взбей подушки.
Молчание.
— Кейт, мы на обед в полвосьмого шесть человек ждем, а мне еще душ принимать и переодеваться.
— А мальчики помочь не могут, что ли?
— Их дома нет.
— Когда вырасту, ни за что не превращусь в домохозяйку. Как ты.
— Что?
— Ведь это же наверняка даже и не твои друзья придут, а его.
— Ты ягоды почистить мне поможешь или нет?
— Сперва до главы дочитаю, — сказала дочь, выходя из кухни.
И надо же было случиться, что, когда Мириам зашла в нашу спальню, я с тоской смотрел на рукав чистой рубашки.
— Сколько раз я тебя просил, чтобы носила в другую прачечную. Не надо, не говори ничего. Я сам знаю, что у мистера Хихаса семеро детей. Но он опять расплющил мне пуговицу. Ты можешь ее сейчас пришить?
— Пришей сам.
— А что случилось?
— Ничего.
Я попытался обнять ее, но она отстранилась, принюхалась.
— А, черт! — вскрикнула она. — Там же хлеб. — И опрометью бросилась в кухню, я за ней.
— Все, он испорчен, — сказала она, и слезы потекли у нее по щекам.
— Да ничего подобного. Просто поджарился немножко, — сказал я и взял нож, чтобы соскоблить корку.
— Нет, так я подать его не могу ни в коем случае.
— Ладно, сейчас пошлем Кейт в пекарню «Бейглах».
— Твоя дочь, кстати, у себя в комнате, читает «Миддлмарч». — В голосе Мириам чувствовалось раздражение.
— Боже мой, да что же на тебя опять нашло? Тебе бы понравилось больше, если бы она читала «Космополитен»?
— Я не могу ее сейчас никуда послать. Она и так меня уже видеть не может.
— Как тебе такое в голову приходит?
— Ах, Барни, ты о своих детях ничегошеньки не знаешь. Майк себе места не находит, потому что у его девушки уже три недели задержка, а Савл торгует наркотиками.
— Мириам, сейчас мы не можем в это вдаваться. Уже десять минут восьмого, а я еще даже не переоделся.
Как только Мириам ушла обратно в спальню, я отправился к Кейт выяснять, что произошло.
— Послушай, Кейт, твоя мама не пожалела серьезной карьеры на радио, чтобы выйти за меня замуж, а если бы она мне отказала, я вообще не знаю, что бы я делал. Да и для тебя, и для мальчиков она очень многим пожертвовала. Более того: домохозяйка или не домохозяйка, но она самый умный человек из всех, кого я знаю. Так что сейчас же давай иди в нашу спальню и извинись перед ней.
— Ну хоть бы кто-нибудь понял, что чувствует ребенок! Мы всегда виноваты, что бы ни сделали, потому что взрослые всегда друг друга покрывают.
— Ты слышала, что я сказал! — нахмурился я, отбирая у нее книгу.
— Смотреть тошно, как она возле тебя увивается!
— А мне-то думалось, мы все друг возле друга увиваемся.
— Она с этой готовкой крутится с раннего утра, все силы на нее кладет, а твои друзья придут и сразу напьются до одури, даже за стол сесть не успев, потом наскоро — вжик! — обед проглотили, скорей-скорей, лишь бы до коньяка с сигарами добраться, а она столько сил потратила, и все впустую.
— Тебе надо пойти сейчас и извиниться.
Она извинилась, но я от Мириам за мое вмешательство благодарности не дождался.
— Ты обладаешь редкостным даром все только портить, Барни. Ты книгу у нее отобрал?
— Нет. Да. Не помню.
Но книгу я все еще держал в руках.
— Верни скорее ей, пожалуйста!
— Черт! Черт! Черт! В дверь звонят.
Предчувствуя, что состояние Мириам чревато бедой, я перед обедом много пил, но она опять удивила меня. Вместо того чтобы заботливо опекать самого скучного из гостей, восхищаясь изрекаемыми им банальностями, как делала обычно, она, похоже, встала на тропу войны. Первая ей на язычок попалась жена Ната Гольда, но та сама напросилась. Не надо было ей отпихивать от себя тарелку с жареной уткой — а то полезла, понимаешь ли, в переметную суму, висевшую у нее на спинке стула, выудила оттуда кисть винограда в полиэтиленовом мешке.