Вертеп
Шрифт:
Затесался к нам и искусствовед, специалист по артефактам, доктор наук. По совместительству – экскурсовод в сарае эпохи барокко.
Старенький, скособоченный: одно плечо выше и выдвинутее другого. Как будто профессор прижимает телом к уху невидимую телефонную трубку. Уникально эрудированный, из семьи бывших дворян. Владеет французским, немецким и итальянским. С лёгкой самоиронией пересыпает речь всякими там entre nous soit dit или buona fortuna. С изумительным произношением, но так, словно произносит скабрёзности при дамах.
Колючий,
И глаза – обиженные, недоверчивые, но с ожиданием рождественского чуда за щитом скорбного цинизма.
Председатель нашего конклава – бизнес-вумен. Вернее, жена нового русского и естественная мишень для нападения экскурсовода. Он нынешних хозяев жизни терпеть не может и иначе как быдлом не называет.
Дама эта – пятидесятипятилетняя плечистая кукла с наивными голубыми глазами. В мини-юбке и в космического размаха декольте. Сексуально озабоченная проржавевшая бомба. Хохотушка. Резвушка. Миллионерша родом из завхозов. Даже пьяные сантехники падают в обморок от её ругани.
Первое, что гранд дама на этом конгрессе изрекла для потомства, и, конечно же, тому, ранимому, из дворян: «Подними свою толстую жопу и притарань сюда экран!» После чего на пару суток разразились гроза, градобитие, землетрясение, мор и все казни египетские с битьём эксклюзивной посуды. Матерные слова слились в гармоничном потоке с цитатами из Вольтера и Данте на языке оригиналов.
Смесь обрюзгшей барби, рыночной торговки и распоясавшейся сиротки, пробившейся по лотерейному билету наверх и теперь гоняющей поганой метлой злую мачеху и всех без исключения. Эпилог сказки о Золушке.
Но это были, как сказал классик, ещё цветочки.
Сначала она нацелилась на Ричарда Гира девственных лесов Амазонки. Он уже в ужасе шарахнулся было. Но тут Беатрисе Петровне, нашей престарелой Золушке, шепнули на ушко о внебрачных связях кинозвезды в странах третьего мира. И оскорблённая Беатриче с воплем: «Заслуженный спидоносец!» – ретировалась.
Затем обвела мутным, жаждущим неземной любви взглядом съёжившуюся публику и остановила взор на мне. Я заблеял, что недостоин. Но олигархиня вцепилась в меня мёртвой хваткой, а потом уже изучающе обозрела экстерьер трофея: мою нечёсаную бороду, круглые стёклышки очков, широковатые лицо и зад, блаженную улыбку дитяти. А также индейскую повязку на лбу и замшевую потёртую куртку с фестонами. Придурковатый Добролюбов в хиппозном затрапезе.
Я уже почуял сладкий воздух свободы: такое просто не имеет права на свет рождаться, не то, что сопровождать царственную особу. Но Беатриче сочла себя удовлетворённой.
В первые же две минуты нашей пожизненной дружбы я узнал, как внук Биче обкакался, как
Беатриче втащила меня в банкетный зал, впустила остальных рабов, воссела рядом со мной и принялась пихать в меня всякие вкусные кусочки, одновременно обещая поездку в Лондон по обмену опытом.
В общем, оказалась милейшая хамка и добрейшей души матершинница. Просто она жаждет постоянно кого-то благодетельствовать под немолчный рокот полного списка гениталий.
В этот момент в зал заглянул её муж, давший деньги на весь этот парад сумасшедших.
Супруг так знаменит, что даже я, тёмный человек, опознал его с первого взгляда.
Я было поперхнулся, представив себе месть разъярённого мафиози.
Но то ли муж не с Сицилии. То ли он выкинул на ветер деньги специально, чтобы использовать энергию мадам в мирных целях. И теперь потирал ручонки от счастья, ибо кому-то другому приходилось развлекать богатееву заводную жену.
В общем, я уцелел.
Ясное солнце российского предпринимательства скрылось, а в зал хлынула иная публика, с восторгом взирая явно голодными глазами на роскошно накрытые столы.
Это и были герои дня. Или, говоря словами Домнушки, нынешние виритники и виритницы.
ХОККУ, НАПИСАННОЕ ОЛЬГОЙ ДОГАРЕССКОЙ В ТО ВРЕМЯ, КАК ОСТАЛЬНЫЕ КУДЕСНИКИ ОБЖИРАЛИСЬ НА ХАЛЯВУ
Деревья рождаются птицами.
Они тоскуют о неба сиянье.
Но грязную землю предать не смогли.
ИЗБРАННОЕ ЧЕЛО
Лифт оседал в царство мёртвых. Пурпурные плюшевые сиденья и лампады в форме химер гармонировали с инфернальностью подземелья.
Мы поместились под давящими сводами. Пол был выложен белыми пыльными плитами. Странное эхо блуждало здесь. Эхо, которое не повторяло, а сварливо передразнивало, передёргивало, перевирало, превращая белое в страшное.
Эхо клеветало и грязно сплетничало и даже заговаривалось, вовсе плетя несусветицу. Здесь даже эхо сошло с ума.
Мёртвые торжествовали. Жрицы, пещерные воины, прославленные убийцы. Принесённые в жертву кровавым богам нежные дети в своих стеклянных саркофагах кутались лишь в призрачный трепещущий саван люминесцентного света.
Мёртвые были беспощадно обнажены, слишком близки и доступны, чересчур на всеобщем обозрении. И было в этом что-то кощунственное, что-то от надругательства над могилами.
Но – и что-то от восхождения на трон, от коронования: почести, восхищение, благоговение, священный ужас. Все атрибуты власти.