Вертикальный мир
Шрифт:
Джесон полагает, что он открыл значительное явление. Когда же он рассказал о своей теме Микаэле, та отнеслась к ней пренебрежительно.
— Значит, ты собираешься написать целую ученую книгу о том, что люди, живущие в разных городах, различны? Что поведение гонадских людей отличается от поведения жителей джунглей? Я бы смогла доказать это в шести предложениях!
Не слишком много энтузиазма проявили и его коллеги, когда он предложил тему на служебном совещании, хотя он и приложил много сил, чтобы устранить препятствия.
Его сверхзадача — так вжиться в изображение прошлого, чтобы по мере возможности самому превратиться в жителя догонадского общества. Он рассчитывает, что это даст ему существенный параллакс — перспективную точку зрения на его собственное общество, которая пригодится
Джесон просматривает памятные записки и выбирает кубик. Нечто вроде экстаза пронизывает его, когда материализуются сцены древнего мира. Он наклоняется к микрофону и начинает диктовать. Попутно Джесон Квиведо делает заметки для использования их в дальнейшей работе.
«Дома и улицы. Горизонтальный мир. Индивидуальные семейные ячейки-убежища: «мой дом — моя крепость». Фантастика! Три человека, занимающие не менее тысячи кв. метров поверхности. Дороги. Нам трудно понять идею дорог. Они похожи на разветвляющиеся коридоры. Частные экипажи. Куда они все мчатся? Зачем так быстро? Почему они не остаются дома? А вот столкновение! Кровь. Голова пробивает стекло. Вот снова столкновение! Врезался в толпу. Темная горячая жидкость течет по мостовой. Разгар дня, весна, большой город. Уличные сцены. Какой это город? Чикаго? Нью-Йорк? Стамбул? Каир? Люди, идущие по открытому пространству. Мощеные улицы для пешеходов, для машин. Грязь. Наложим градуировочную решетку: в одном этом секторе, в полосе 8 м ширины и 80 м длины, — 10000 пешеходов. Локоть к локтю. Проверим еще раз все точно. И они думали, что наш мир будет перенаселен? Мы, по крайней мере, не сидим друг у друга на голове. Мы-то знаем, как поддерживать дистанции во всей структуре гонадской жизни. Экипажи движутся посреди улиц. Добрый старый хаос. Главное стремление — приобретение товаров. Частное потребление. А вот интерьер магазина. Обмен денег на товары. Нуждались ли они в том, что приобретали? Куда они девали все это?»
Этот кубик не содержит ничего для него нового. Джесон видел такие сцены и раньше. Даже более впечатляющие. Джесон весь напряжен, пот льет с него ручьями, в то время как он старается изо всех сил постичь мир, в котором люди могут жить там, где пожелают, где они передвигаются пешком или в экипажах по открытым пространствам, где нет ни планирования, ни порядка, ни ограничений. Ему приходится дважды преобразовывать свое воображение: ему необходимо увидеть этот исчезнувший мир изнутри, как если бы он жил в нем, а затем он должен попытаться увидеть гонадское общество таким, каким оно должно было бы видеться кому-то, перенесенному прямо из XX века. Сложность задачи приводит его в уныние. В общих чертах он представляет себе, как чувствовали бы себя древние в гонаде 116. Они сказали бы, что это — кошмарное место, где люди живут в ужасной тесноте растительной жизнью; где цивилизованная философия поставлена с ног на голову; где невероятно поощряется размножение во славу божества, требующего все новых и новых почитателей; где безжалостно подавляются разногласия, а недовольные беспощадно уничтожаются. Джесон знает расхожие фразы и лексикон интеллигентного либерального американца, которые были в употреблении, скажем, в 1958 году. Но ему мешает его внутренний настрой. Он пытается представить свой собственный мир как воплощение ада и недостатков. Но для него гонада вовсе не ад. Джесон знает, почему из старого горизонтального мира развилось вертикальное общество и почему оно затем стало отторгать, предпочтительно до повзросления, не давая им размножаться, всех тех, кто не хотел или не мог приспособиться к новому порядку. Как можно было позволить смутьянам оставаться в компактной и интимной, заботливо сбалансированной структуре гонады! Он знает, что появление нового типа существ стало возможным благодаря сбрасыванию болтунов в спуск и селекционному размножению в течение двух веков. Разве не существует теперь «хомо гонадус» — спокойный, приспособленный, полностью удовлетворенный человек?
Все эти вопросы он предполагает интенсивно исследовать, прежде чем написать книгу. Но это так трудно, так бесконечно трудно уловить их нюансы с позиций древнего человека!
Джесон
«Нет, нет! Это только кажется, — говорит он сам себе. — Они не видели этих возможностей. Вместо этого они говорили об ограничении рождаемости, если необходимо, принудительном — для того, чтобы удержать популяцию на одном уровне!»
Джесон встряхивает головой.
«Разве вы не видели, — обращается он к кубикам, — что таких ограничений мог добиться только тоталитарный режим? Вы скажете, что у нас репрессивное общество. Но какое общество построили бы вы, если бы не развивались гонады?»
Голос древнего человека отвечает:
«Мы бы скорее предпочли ограничение рождаемости и полную свободу в других отношениях. Вы же оставили свободу размножения, но это стоило вам всех других свобод. Разве вы не видите?..»
«Это вы не видите, — возражает Джесон, — что общество должно поддерживать свой импульс, используя возможности богом данного плодородия. Мы нашли способ обеспечить каждого на Земле жильем, содержать популяцию в десять, а то и двадцать раз большую той, которую вы считали максимальной. Но вы же видите в этом только подавление личности и авторитарность. Ну, а как быть с биллионами жизней, которые никогда бы не появились на свет при вашей системе? Разве это не ультимативное подавление, не запрет на жизнь?»
«А нравственно ли это — позволять им существовать, если самое лучшее, на что они могут рассчитывать, — это коробочка в коробке? Без учета качества жизни?»
«Я не вижу дефектов в качестве нашей жизни. Мы видим осуществление желаний во взаимодействии человеческой среды. Зачем мне ехать в Китай или в Африку ради удовольствий, если я могу их найти в пределах одного здания? Разве это не признак внутренней перестройки, победы над всеобщей неодолимой тягой к странствиям? В ваши дни путешествовали все, а в мои — никто. Так какое же общество стабильнее? Какое счастливее?»
«А какое более гуманно? Какое эксплуатирует человеческий потенциал более полно? Разве не в нашей природе — искать, бороться, добиваться?»
«А внутренние поиски? Исследование внутренней жизни?»
«Разве вы не видите?..»
«Нет, это вы не видите…»
«Если бы только вы услышали…»
«Если бы вы услышали…»
Но Джесон не видит. Не видит и представитель древних людей. И никто из них не услышит: между ними нет контакта. Еще один унылый день теряет Джесон, борясь со своим неподатливым материалом. Когда он уже собирается уходить, он вспоминает о заметках, сделанных прошлой ночью. В новых попытках вторгнуться внутрь исчезнувшего общества он изучит древние половые отношения.
Джесон выключает свои аппараты. Кубики будут ждать его на столе, когда он завтра вернется в свой кабинет.
Он возвращается домой, к Микаэле.
В этот вечер у Квиведо гости: Майкл — брат-близнец Микаэлы, и его жена Стэсин. Майкл — программист, он и Стэсин живут в Эдинбурге — на 704-м этаже. Джесон считает эту компанию очаровательной, хотя изумительное внешнее сходство между шурином и женой, которое он однажды обнаружил, теперь тревожит и волнует его. Майкл любит носить волосы до плеч, и он всего на один сантиметр выше своей высокой и стройной сестры. Они, конечно, только двойняшки, но тем не менее черты их фактически идентичны. Они даже хмурятся или раздражающе ухмыляются в одни и те же моменты времени. Джесону трудно различить их со спины порознь, пока они не встанут рядом. Стоят они одинаково, подбоченясь, откинув голову назад. А так как у Микаэлы грудь невысокая, то существует возможность спутать их и в профиль и даже в анфас. Если б у Майкла хотя бы выросла борода! Но щеки у него гладкие.