Верую !
Шрифт:
– Ну, ну.
– Не понужай, ибо не запрег еще.- Поп, видно, обожал порассуждать вот так вот - странно, далеко и безответственно.- Что такое Христос? Это воплощенное добро, призванное уничтожить зло на земле. Две тыщи лет он присутствует среди людей как идея - борется со злом.
Илюха заснул за столом.
– Две тыщи лет именем Христа уничтожается на земле зло, но конца этой войне не предвидится. Не кури, пожалуйста. Или отойди вон к отдушине и смоли.
Максим погасил о подошву цигарку и с интересом продолжал слушать.
– Чего с легкими-то?
– поинтересовался для вежливости.
– Болят,- кратко и неохотно
– Барсучатина-то помогает?
– Помогает. Идем дальше, сын мой занюханный...
– Ты что?
– удивился Максим.
– Я просил не перебивать меня.
– Я насчет легких спросил...
– Ты спросил: отчего болит душа? Я доходчиво рисую тебе картину мироздания, чтобы душа твоя обрела покой. Внимательно слушай и постигай. Итак, идея Христа возникла из желания победить зло. Иначе зачем? Представь себе: победило добро. Победил Христос... Но тогда зачем он нужен? Надобность в нем отпадает. Значит, это не есть нечто вечное, непреходящее, а есть временное средство, как диктатура пролетариата. Я же хочу верить в вечность, в вечную огромную силу и в вечный порядок, который будет.
– В коммунизм, что ли?
– Что коммунизм?
– В коммунизм веришь?
– Мне не положено. Опять перебиваешь!
– Все. Больше не буду. Только ты это... понятней маленько говори. И не торопись.
– Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость, в вечную Выс-шую силу, которая все это затеяла на земле, Я хочу познать эту силу и хочу надеяться, что сила эта победит. Иначе - для чего все? А? Где такая сила?
– Поп вопросительно посмотрел на Максима.- Есть она?
Максим пожал плечами:
– Не знаю.
– Я тоже не знаю.
– Вот те раз!..
– Вот те два. Я такой силы не знаю. Возможно, что мне, человеку, не дано и знать ее, и познать, и до конца осмыслить. В таком случае я отказываюсь понимать свое пребывание здесь, на земле. Вот это как раз я и чувствую, и ты со своей больной душой пришел точно по адресу: у меня тоже болит душа. Только ты пришел за готовеньким ответом, а я сам пытаюсь дочерпаться до дна, но это - океан. И стаканами нам его не вычерпать. И когда мы глотаем вот эту гадость...- Поп выпил спирт, промакнул скатертью губы.- Когда мы пьем это, мы черпаем из океана в надежде достичь дна. Но - стаканами, стаканами, сын мой! Круг замкнулся - мы обречены.
– Ты прости меня... Можно я одно замечание сделаю?
– Валяй.
– Ты какой-то... интересный поп. Разве такие попы бывают?
– Я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Так сказал один знаменитый безбожник, сказал очень верно. Несколько самонадеянно, правда, ибо при жизни никто его за бога и не почитал.
– Значит, если я тебя правильно понял, бога нет?
– Я сказал - нет. Теперь я скажу - да, есть. Налей-ка мне, сын мой, спирту, разбавь стакан на двадцать пять процентов водой и дай мне. И себе тоже налей. Налей, сын мой простодушный, и да увидим дно!
– Поп выпил.- Теперь я скажу, что бог - есть. Имя ему - Жизнь. В этого бога я верую. Это - суровый, могучий Бог, Он предлагает добро и зло вместе - это, собственно, и есть рай. Чего мы решили, что добро должно победить зло? Зачем? Мне же интересно, например, понять, что ты пришел ко мне не истину выяснять, а спирт пить. И сидишь тут, напрягаешь глаза - делаешь вид, что тебе интересно слушать...
Максим пошевелился на стуле.
– Не менее интересно понять мне, что все-таки
– А если у него кулак здоровей?
– Значит, такая моя доля - за ним бежать.
– А куда бежать-то?
– На кудыкину гору. Какая тебе разница - куда? Все в одну сторону - добрые и злые.
– Что-то я не чувствую, чтобы я устремлялся куда-нибудь,- сказал Максим.
– Значит, слаб в коленках. Паралитик. Значит, доля такая - скулить на месте.
Максим стиснул зубы... Вьелся горячим злым взглядом в попа.
– За что же мне доля такая несчастная?
– Слаб. Слаб, как... вареный петух. Не вращай глазами.
– Попяра!.. А если я счас, например, тебе дам разок по лбу, то как?
Поп громко, густо - при больных-то легких!
– расхохотался.
– Видишь!
– показал он свою ручищу.
– Надежная: произойдет естественный отбор.
– А я ружье принесу.
– А тебя расстреляют. Ты это знаешь, поэтому ружье не принесешь, ибо ты слаб.
– Ну - ножом пырну. Я могу.
– Получишь пять лет. У меня поболит с месяц и заживет. Ты будешь пять лет тянуть.
– Хорошо, тогда почему же у тебя у самого душа болит?
– Я болен, друг мой. Я пробежал только половину дистанции и захромал. Налей.
Максим налил.
– Ты самолетом летал?
– спросил поп.
– Летал. Много раз.
– А я летел вот сюда первый раз. Грандиозно! Когда я садился в него, я думал: если этот летающий барак навернется, значит, так надо; Жалеть и трусить не буду. Прекрасно чувствовал себя всю дорогу! А когда он меня оторвал от земли и понес, я даже погладил по боку молодец. В самолет верую. Вообще в жизни много справедливого. Вот жалеют: Есенин мало прожил. Ровно - с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой щемящей. Длинных песен не бывает.
– А у вас в церкви... как заведут...
– У нас не песня, у нас - стон. Нет, Есенин... Здесь прожито как раз с песню. Любишь Есенина?
– Люблю.
– Споем?
– Я не умею.
– Слегка поддерживай, только не мешай.
– И поп загудел про клен заледенелый, да так грустно и умно как-то загудел, что и правда защемило в груди. На словах "ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий" поп ударил кулаком в столешницу и заплакал и затряс гривой.
– Милый, милый!.. Любил крестьянина!.. Жалел! Милый!.. А я тебя люблю. Справедливо? Справедливо. Поздно? Поздно...