Верю Огню
Шрифт:
– Вы не думайте, - продолжал старший из Медведевцев, обратив внимание красавицы к пустой посуде, - мы их в туалет выводим, там пьют. С графином могут чего-нибудь натворить, не подпускаем.
Это Анжелике уже было не интересно.
– А где Ловчиц?
– спросила она у Ходько.
– Где-то носится с утра пораньше. Прибежал, ухо заклеил, собрал все папки и побежал дальше. Говорил, что после каких-то дел пойдет к генералу, на доклад. А что там сейчас за дела, кто знает?..
И все же перед самым уходом Ловчица к генералу, Анжелика смогла-таки отловить Ивана Сергеевича и обрисовать
– На войне, как на войне, - погруженный в свои мысли, попробовал отшутиться Ловчиц, но упрямая брюнетка продолжала атаку до тех пор, пока Иван Сергеевич по мобильному телефону не связался с Медведевым и не сделал соответствующие распоряжения.
Когда в четвертом часу дня Ловчиц и Председатель срочно уехали в какую-то больницу, Романович А.И. одновременно с этим тихо отпраздновала победу. Волковым принесли сухпайки и две кушетки из соседнего кабинета.
Братья преспокойно откушали. И как ни опасались за то бойцы Медведева, ничего страшного ни с пластмассовыми вилками, ни с ножами, они не делали.
В половине пятого явился Лукьянов без привычного лабораторного халата и в приподнятом настроении. Встречаться с ним, а тем более разговаривать у Анжелики не было никакого желания, и она решила выйти в коридор.
– Экая лялька! – оживившись, недвусмысленно пропел Андрей Волков, глядя на то, как закрылась за ней дверь кабинета.
– У-у-у, сука, …убить мало, - продолжил его мысль Алексей.
– Я, - в ответ на это разоткровенничался Лукьянов, - какое-то время назад на ней просто помешался. Серьезно, Волк, - обратился он старым армейским прозвищем к Алексею. – Во сне и наяву, как зомби! Все мысли были только о ней. Клеился я клеился – отклеила. Умеет это делать, видно часто приходится. Уж, какие погоны и лампасы к ней не пристраивались, а она так, поиграется немного и тю-тю. Отшивает, словно всю жизнь этим только и занималась.
– А может и вправду занималась? – спросил Волков младший, облизывая пластмассовую ложку и отваливаясь на спинку стула от консервированной, армейской перловки с мясом. – По всему видать, вниманием не обделяли. Знает, сучка, что красивая и от того наглеет. Что б не она…
– Что б не ты, - вдруг вспылил, перебивая брата, Алексей, – я бы отсюда уже выбрался! Да что там, даже не попал бы в эту дыру. Какого хрена ты лезешь, куда тебя не просят? Заладил, как дебил: «я с ними хочу, поеду…». Слышь, Лукомор, какой Рембо нашелся!
– Тс-с-с, - зашипел Лукьянов, заметив пристальное внимание к их разговору Ходько и охраны.
– А плевать мне, - не унимался Волков старший.
– Охренел ты, малой, понимаешь? Крыша течет – звездная болезнь! «Я – известная личность, мне все можно! Это так, прогулочка, нервы пощекотать…»
Алексей замолчал. Недосып на него всегда действовал плохо. Когда что-то «заводило» под недосып, он даже сам себя начинал бояться, а «заводило» буквально все.
– Ладно, Волк, - успокаивал друга большой и добрый Лукьянов, – у него свои бзики, у тебя свои. И у меня тоже бывает. Я, кстати, тоже не въеду, на кой хрен он туда рвется? Зачем, а, Андрюха?
Не в пример своему старшему брату в этот утренний час Андрей Волков был спокоен и рассудителен:
– Как тебе сказать, - ответил он, - надо мне это, Леша, понимаешь? Я пою его песни. Кто-то их хвалит, кто-то ругает, а мне… Как мне прочувствовать то, что чувствовали там вы?
– «Чувствовать», - кривляясь, стал укладываться на кушетку насытившийся до отвалу его старший брат. – После такой поездки, малой, ты вообще уже можешь больше ничего не чувствовать, это-то тебе понятно? Запаяют в цинковую баночку, и это в лучшем случае, а в худшем, пойдешь на корм шакалам – деликатес со звездным привкусом, они такого отродясь не ели…
– Волк прав, Андрюха, - развел могучими руками Лукьянов, - твое дело петь…
– Леша, твое дело тоже в институте, или где ты там работаешь, штаны просиживать, а ты…
– Андрей, Андрей, с укоризной заметил завлаб, - я и твой брат, в отличие от тебя, там, в горах уже побывали. Ты, Волк, – Лукьянов положил широкую ладонь на плечо армейского друга, – помолчи, поспи лучше. Я поговорю с Андрюхой, а то ты ревешь, как бугай, разве ж так убеждают?
Знаешь, Андрей, - после некоторой паузы продолжил Лукьянов, - я тебе как медик скажу, все, кто хоть маленько когда-либо нюхнул пороху – люди психически нездоровые…
В этот момент бойцы Медведева заинтересованно посмотрели на завлаба, но до поры решили не встревать не в свои дела. Конечно, ранее произнесенное «сука» в адрес Анжелики, и сказанное сейчас в другом месте принесло бы этим троим большие неприятности, но Медведев приказал думать, а это значит в первую очередь, как сказал уже Ловчиц: «…не поддаваться импульсам».
– Да-да, - тем временем продолжал завлаб, - точно тебе говорю…
Волков старший странно улыбнулся, но спорить не стал, а только растянулся, как сытый удав на всю длину обтянутой черным дерматином жесткой кушетки.
Дверь тихо открылась и в штаб вошла Анжелика, которой в этот момент просто было некуда деваться. Ну не возвращаться же к себе в «Интерпол»? Она устроилась на стуле рядом с Ходько, взяла со стола вчерашнюю газету и погрузилась в чтение.
Лукьянов, сопроводив ее передвижения задумчивым взглядом, подвинулся ближе к «звезде» и продолжил:
– Можешь мне не верить, Андрей, но это так. Некоторые из нас могут держать себя в руках, но, если копнуть, скажем, напоить такого «вояку», сразу все проявится. Как ни крути, а даже во сне, сколько бы лет не прошло, снятся эти локализации. Смешно, но и те, кто даже был тогда где-то рядом с этими конфликтами, только слышали о них, но не участвовали, а просто очень этого хотели, все равно грезят этой бедой.
Знаешь, есть такая армейская поговорка: «Две вещи на свете, словно одно: во-первых – женщины, во-вторых – вино. Но слаще женщин, вкуснее вина, есть для мужчины – война». Страшные по своей правдивости слова.
Когда-то, это я тебе хочу рассказать одну персидскую историю, в слугах самого Сатаны числилась демоница страха Аза. Помнишь у Булгакова в книге «Мастер и Маргарита» - Абадонна? Вот. Кто заглянет в лицо этому богу войны – все, пропащий человек. В тебе, если уж угодил в эту гадость, словно «черная дыра» открывается. Как тебе объяснить? Она в тебе, но тебя же самого в нее и тянет, понимаешь?