Верю, судьба!
Шрифт:
– Дожидайся, как же. Люсия теперь вторая любимая жена Соула. Они же мусульмане, как выяснилось. Весь Второй Род - "священные воины". А Люсия… ну, в общем, она в Соула влюбилась с первого взгляда, они тут же сговорились, как вызволить Свери и малыша, и теперь живут отлично. Пожалуй, они самые счастливые из всех участников событий. Семеро детей, огромный домина в самом центре Тобольска, бизнес. Кстати, Серафима и Рибху тоже неплохо устроились, - Лин снова откусил от марципана.
– Между прочим, вы зря ругали эти штуки. Вполне съедобная вещь.
Нарелин только скривился, глядя, как Рыжий ест конфету. На эту приторную гадость даже смотреть было тошно.
– Эти "счастливые" удачно накопили первоначальный капитал, - усмехнулся Клео.
– Вот уж действительно уникальная компания. Но что ни говорите, а тюрьма по ним плачет.
– Плачет, плачет, - покивал Пятый.
– Еще как. Но с их точки зрения они не совершили ничего предосудительного, Клео. Они "убивали плохих". То есть, по мнению Соула, делали доброе дело. И переубедить их в этом невозможно.
– Убивали бестолково, убивали всех, кто попадался под руку, убивали ради наживы… - нравоучительно начал Клео. Лин слушал его, подперев подбородок кулаком и понимающе кивая.
Нарелин ткнул Пятого локтем, наклонился к нему и демонстративно прошептал:
– Заметь, сам факт убийства у него возмущения не вызывает. Только то, что это делалось без реальной пользы для общества.
– Конечно, - согласился Пятый.
– Он ведь официал, сразу видно. Воплощенный рационализм. Сама доброта и толерантность, как же, как же.
Клео смолк и с возмущением посмотрел на Нарелина и Пятого.
– Бесстыжие вы, - подытожил Лин.
– Хватит торчать тут, пошли на пляж, что ли. Холодно у них в этом Тобольске, тепла хочется. Пошли, пошли, а то уже вечер скоро. Заболтались мы что-то.
Нарелин поднялся и потянулся всем телом, почти по-кошачьи. Сообщил:
– По мне, так самая главная жуть того мира - вечный холод. Вот так посмотришь и начинаешь ценить свое счастье. Идемте!
Солнце тонуло в мареве надвигающегося вечера, окрашивало песок в нежный персиковый цвет, ветер стих совершенно, и море превратилось в гладкое прозрачное стекло. Где-то у горизонта небо и вода сливались, и взгляд помимо воли стремился в эту даль, по уходящей в никуда закатной солнечной дорожке.
Все расположились на песке, под легким тентом из материи. Чуть позже Лин встал, ходил в дом и вернулся с гитарой.
Нарелин и Клео улеглись на песок.
– А иногда он выходит на порог своего дома, по вечерам, и долго-долго сидит один, - тихо говорил Пятый.
– И смотрит в небо, словно ждет чего-то. Но ничего, конечно, не происходит, потому что уже не имеет права произойти.
Лин тихонько наигрывал что-то, видимо, ему было неважно, слышит его кто-нибудь или нет, поэтому пел он негромко, словно про себя. Спокойная, неторопливая мелодия плыла над застывшим в безветрии морем, и сейчас уже можно было различить слова:
Быколай Оптоед совсем не знал молодежь, Быколай Оптоед был в бегах за грабеж. Но он побил лицо лифтом, он вышел в январь, Он сосал бирюзу и ел кусками янтарь, Океан пел, как лошадь, глядящая в зубы коню. Он сжег офис Лукойл вместе с бензоколонкой, Без причин, просто так, Из уваженья к огню… [2]2
"Нога судьбы" БГ