Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Сионе, напротив, было труднее, она пару раз чуть не вывихнула себе лодыжку.
Плоскогорье — очень тяжелое место для непривычного человека, подумал Лето. Чем ближе к земле, тем страшнее. Человек видит только великую пустоту, зловещий пейзаж, особенно в лунном свете — вдали дюны, причем, сколько бы ты ни шел, расстояние до них кажется неизменным, а вокруг ничего, кроме вечного ветра, нескольких камней и при взгляде вверх — безжалостные звезды. То была пустыня Пустыни!
— Именно здесь музыка фрименов стала символом вечного одиночества, — сказал Лето, — здесь, а не в дюнах. Именно здесь в полной пере познаешь, что небо должно быть источником воды и облегчения, любого облегчения — лишь бы не было этого бесконечного, нескончаемого ветра.
Даже это не заставило Сиону вспомнить о клапане. Лето начал приходить в отчаяние.
Утро застало их в самом центре плоскогорья.
Лето остановился возле трех больших камней, приваленных друг к другу. Один из них был выше его спины. Сиона легла, прислонившись к Лето, что снова исполнило его надеждой. Словно опомнившись, она отпрянула и прислонилась к одному из камней. Потом он видел, как она взобралась на камень и осмотрела горизонт.
Лето и без этого знал, что она видит. Поднятый ветром песок, закрывающий ландшафт и затмевающий восходящее солнце. В остальном все то же — равнина и ветер.
Камень, на котором лежал Лето, был холодным в прохладе утра. Холод высушил воздух, что принесло Лето необычайное наслаждение. Не будь Сионы, он двинулся бы дальше, но девушка была явно измотана. Она снова прислонилась к нему и пролежала около минуты, пока он не понял, что она прислушивается.
— Что ты слышишь? — спросил он.
— У тебя внутри что-то рокочет, — сонным голосом ответила она.
— Огонь внутри меня никогда не гаснет полностью.
Это заинтересовало ее. Она встрепенулась и заглянула ему в глаза.
— Огонь?
— У каждого живого существа внутри горит огонь, — сказал Лето. — У одних он медленный, у других быстрый. Но мой горячее, чем у всех других.
Стараясь согреться, Сиона обхватила себя руками.
— Тебе не холодно здесь? — спросила она.
— Нет, но я вижу, что холодно тебе, — сказал он.
Лето спрятал лицо в складку кожи и поманил Сиону в карман, который образовался в его верхнем сегменте.
— Здесь почти как в гамаке, — произнес он, глядя на Сиону снизу вверх. — Если ты залезешь сюда, то согреешься.
Она, не колеблясь, приняла его приглашение.
Хотя он и был готов к этому, но этот жест доверия растрогал Лето. Ему пришлось бороться с жалостью, равной которой он никогда не испытывал до своего знакомства с Хви. Здесь не может быть места жалости, сказал он себе Выло все больше признаков того, что Сиона умрет, и надо было подготовить себя к великому разочарованию.
Сиона прикрыла глаза рукой и тихо уснула.
Ни у кого в мире не было столько вчера, как у меня, напомнил себе Лето.
С обычной человеческой точки зрения то, что он сейчас делал, было неприкрытой жестокостью. Ему пришлось укрепить себя, погрузившись в закоулки памяти и намеренно выбрав ошибки нашего общего прошлого. Непосредственный доступ к ошибкам человечества был сейчас наилучшим способом укрепить себя. Знание ошибок учило его делать долгосрочные исправления. Ему всегда приходилось думать о последствиях. Если последствий не было, то урок можно было считать пропавшим даром.
Однако чем ближе подходило время окончательной трансформации в Червя, тем тяжелее давались ему решения, которые можно было назвать негуманными. Когда-то он очень легко принимал такие решения. Однако чем больше он становился Червем, тем больше одолевали его человеческие заботы.
Глава 41
Словно в колыбели нашего прошлого, я лежу в пещере. Вход в нее столь узок, что я с большим трудом смог протиснуться туда, и вот я лежу на спине и в неверном пляшущем свете смоляного факела рассматриваю на стенах и потолке запечатленных на них диких зверей и души охотников. Души людей моего народа. Как это освещает дух, когда оглядываешься на совершенный круг, на схваченный момент духа. Все мое время трепещет от этого зова: «Я здесь!» Я знаю о великих мастерах живописи последующих веков, но все же с восхищением смотрю на творения ума и мышц, нанесенные на стены тесной пещеры углем и растительными красками. Насколько же мы больше чем простые механические машины! И мое существо, не приемлющее цивилизации, восклицает: «Почему они не хотят покидать пещеру?»
Приглашение от Монео явиться к нему в рабочий кабинет Айдахо получил поздним вечером. Весь день он сидел на подвесном диване в своей квартире и размышлял. Каждая мысль неизбежно заканчивалась воспоминанием о том, как легко Монео расправился с ним в подземном коридоре.
Ты просто устаревшая модель.
Чем больше Айдахо думал, тем более униженным он себя чувствовал. Воля к жизни постепенно угасала, а на месте бушевавшей, как пожар, ярости оставался лишь холодный пепел.
Я просто хранилище полезной спермы и ничто более, думал он.
Эта мысль вела либо к смерти, либо к гедонизму. Он чувствовал, что его пронзили шипами случайностей, которые подстерегали его на каждом шагу, нанося раздражающие уколы.
Юная вестница в отлично пригнанной синей униформе была еще одним таким раздражителем. Девушка вошла в его апартаменты, услышав произнесенное тихим голосом: «Войдите», и остановилась в дверях, не решаясь пройти в комнату, не будучи уверенной, в каком настроении пребывает Айдахо.
Как быстро распространяется молва, подумал он.
А вот она стоит в дверном проеме — воплощение сущности Говорящей Рыбы — такая же соблазнительная, как и другие, но не откровенно сексуальная. Синяя форма не скрывала красивых бедер и крепких грудей. Красивое личико обрамляли светлые волосы — стрижка вестовой.
— Монео послал меня узнать, что с вами, — сказала она. — Он просит вас прийти к нему в рабочий кабинет.
Айдахо несколько раз бывал в этом кабинете, но лучше всего запомнил свое первое посещение. Тогда он с первого взгляда понял, что именно в этом помещении Монео проводит большую часть своего времени. Посередине кабинета стоял стал из темно-коричневого дерева с золотыми инкрустациями, окруженный серыми подушками. Этот низкий стол поразил воображение Айдахо — это была очень дорогая вещь, сделанная по специальному заказу. Серые стены, серые подушки и потолок. Все. Больше в комнате не было никакого убранства.