Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Студенты в лесу ягоды собирают, — сказала Глафира. — Поверь уж мне, поспешил Кондратий с отчетом. Ой, поспешил.
— Значит, вы наблюдали фигуры в офицерских одеждах? — тихо спросила Андрюшу Элла. — А что, если здесь дислоцирована воинская часть? Они же имеют право в свободное время гулять по лесу.
— Если и была дислоцирована, — вздохнул Андрюша, — то лет двести назад как в Конотол перевели. Жаль, темно было, не сфотографируешь.
— Милиция по Ваське плачет, — сказала Глафира, откладывая газету. — Сколько лет мельница на месте стояла. Кому это нужно,
Старик Артемий вошел в комнату несмело, задержался в дверях. В руке обвязанный веревкой старый чемоданчик, с такими ходят водопроводчики.
— Вечер добрый, — сказал он, поглаживая седую бороденку. — Не побеспокоил?
— Заходи, дед, — сказала Глафира, снимая очки, кладя на стол и припечатывая тяжелой ладонью, словно муху. — Садись.
Дед присел на стул.
— Чего приглашала? — спросил он.
— Претензии у меня к тебе. А какие, знаешь?
— Знать, конечно, не знаю. Не имею возможности. Но догадываюсь. На работу я сегодня не вышел. Это точ-на!
— Занемог снова? А косить кто будет?
— Правильно! Но не занемог. А волновался. За здоровье Михаила, сама понимаешь. Испугали они его. — Дед вежливо наклонил голову к Андрюше. — Без злого умысла, но подстрелили. А он у нас нервный стал, очень нервный. Малину у меня отобрал. Но завтра с утра, Глафира, это точ-на! С косой на поляну! Без обману, это точ-на!
— А то смотри, что пишут. «Путь революции» уже шестьдесят два процента скосил.
Дед вытащил из кармана серого пиджака старинный лорнет в золотой оправе, растворил его и наклонился над передовицей. Все молчали, пока дед, шевеля губами, читал сообщение о ходе косовицы.
— Да, — сказал он наконец. — Кондратий, можно сказать, преувеличил. Это точ-на!
Коля достал горшок с картошкой. Элла помогла ему, поставила рядом сковородку с рыбой, а Андрюша резал хлеб.
— Ты мне скажи, где Гриша? — спросила Глафира. — С ним чего не случилось?
Дед откашлялся, но промолчал.
— Чего молчишь? Люди это приезжие, все равно не поймут.
— Видел сегодня Гришку, — сказал дед. — Видел. Прилетел он. Крыло у него поврежденное, двух перьев на хвосте нет. Дал я ему политическое убежище.
— Василий? — спросила Глафира.
Дед удивился. Сильно удивился, вцепился себе в бороденку, дернул ее книзу, глаза остекленели.
— Василий? Чего Василий? — спросил он.
— Ну не хочешь как хочешь, — сказала Глафира. — Только учти, старый, вот эти ребята в лесу были, мельницу нашли. Василия там видели. И Гришу.
— Мельницу? В Волчьем логу? — спросил дед.
— Не, — сказал Коля, — дальше, у Максимовой протоки.
— Ага, — согласился дед, — дальше.
— А Гришка к тебе когда прилетел?
— Да полчаса не будет, как прилетел.
— А что сказал?
— А что он скажет, птица глупая.
Элла с Андрюшей слушали этот разговор, и смысл его был близок, почти раскрыт, но догадаться самим невозможно.
— Значит, ты ничего не знаешь? — спросила Глафира.
— Знать не знаю, это точ-на. Но обязательно догадаюсь, ты меня, Глаша, знаешь.
— Садись тогда, поешь с нами.
— Мне ни к чему, благодарствую. Я ужинал.
— А ты поешь. Не отказывайся. И люди с тобой поговорят. Ты ведь им тоже не без пользы… Странно мне. Вроде бы людей знаю и места, всю жизнь здесь прожила, а вот теперь чего-то не понимаю. Словно злой дух какой вмешался. Ну просто не понимаю!
— Я так тоже думаю, — сказал дед. Достал щеточку, принялся чесать бородку. — Тоже думаю, что есть какой-то злой дух, только не пойму еще, как его фамилия.
— Значит, не веришь?
— В кого не верю?
— В секунд-майора.
— Нет, — сказал дед скорбно, — верю. Не хотел бы, да верю. Сам видел. В лесу. Сегодня. Ходит, шастает. А чего ему надо, спрашивается?
— Вот поедим, — сказала Глафира, — и принимайся, дед Артем, за рассказ.
— О чем рассказывать-то?
— Не притворяйся, чемодан-то чего притащил? Кто не знает, что ты в нем свои бумаги хранишь.
— Берегу, — согласился дед, — от дурных людей.
Глава 16
Дед достал длинный костяной мундштук, потом из другого кармана расшитый бисером кисет с табаком, закурил самокрутку, вставил ее в мундштук.
Элла с Колей убрали со стола. Дед поставил на стол чемоданчик, развязал веревки — и тот сразу распахнулся, из него ворохом полетели листы бумаги.
— Деревня наша, — сказал дед, раскладывая бумаги по столу, — имеет историю долгую и необыкновенную. А известна она узкому кругу людей, потому что другие не интересовались. Ты посмотри на своих гостей, Глафира. Они по специальности все волчьи углы облазили, а вот до нас только к концу двадцатого века добрались. Вот ты, рыжая, — это относилось к Элле, и та не обиделась, — скажи, почему Ручьи Полуехтовы?
— Помещик был Полуехтов, — сказала Элла. — Нам Эдуард Олегович рассказывал.
— Эдуарда Олеговича меньше слушай. Он человек пришлый, гордый, а без любопытства. Как приехал, так и уедет.
— Эдуард Олегович много делает для самодеятельности, — сказала Глафира.
— Когда по делу говоришь, Глафира, я к тебе всегда прислушиваюсь. Но когда о самодеятельности или, допустим, об американском джазе, то лучше помолчи. Ясно?
Глафира улыбнулась. За окном стало совсем темно, луна повисла над занавеской.
Дед Артем хитро прищурился, отложил лорнет, выставил бороденку, потом закачался медленно и ритмично, руки его поднялись над коленями, словно на коленях лежали гусли и дед собирался себе аккомпанировать.
— В некотором царстве, — начал он нараспев, — в некотором государстве…
— Послушай, Артемий, — перебила его Глафира, — а нельзя ли попроще?
— Попроще нельзя, — сказал Артемий. — Ты забыла, кого принимаем? Принимаем мы специалистов по фольклору — для них то, что начинается с трезвых дат и фактических сведений, в уши не пролезает. Продолжаю. Значит, в некотором царстве, в некотором государстве жили-поживали добрые крестьяне, землю пахали, горя не знали, подати платили, лен молотили…